Огонь

— А комбинезон танкиста?

— На улице подобрала. Думала, постираю, сгодится.

— Не ври, старая.

— Цыц, щенок! — взорвался Омельян. — Как у тебя язык поворачивается так с тёткой говорить. Сядь и успокойся. И вообще: всё, что происходит в этом доме, тебя не касается. Я здесь хозяин. Понял?

— Нет, дядька, это ты ничего не понял. Но ты у меня скоро поумнеешь. Это я вам всем обещаю.

Над головой Нартахова решительно громыхнули сапоги, и тотчас гулко хлопнула входная дверь.

— Батька!.. — отчаянно выкрикнула Леся.

— Ах, аспид! Откуда он свалился на нашу голову? — взвыла Явдоха. — Ведь донесёт.

И снова послышались решительные шаги и гулко хлопнула входная дверь.

Нартахов сидел на корточках, напряжённо сжимал в руках винтовку, не зная, что предпринять. Но как только за полицаем закрылась дверь, понял: надо срочно уходить. В подполье всё равно не отсидеться. Уйти и тем самым отвести беду от дома. Нагрянут немцы с обыском и не найдут никого. Нартахов постучал в крышку подпола.

— Ты чего? — спросила Леся громким шёпотом.

— Уйти мне надо. И комбинезон свой забрать. А придут немцы, скажете, что Павлу всё это спьяну привиделось.

— Погоди. Отец с ним сейчас во дворе разговаривает. Может, уговорит Павло вернуться.

В доме наступила настороженная тишина. Время замедлило свой бег, и казалось, прошло бесконечное количество тягучих минут, прежде чем скрипнула дверь и в хату вошёл Омельян. Нартахов уже стал узнавать его грузные шаги.

— Где Павло? — тревожно спросила Явдоха.

Омельян промолчал.

— Почему молчишь? — голос Явдохи готов перейти на крик. — Где Павло, я тебя спрашиваю? Доносить ушёл?

— Никуда он не ушёл. Тут в сенях лежит.

— Ох, отец! — выдохнула Леся.

— А чего он лежит? — не поняла Явдоха.

— А оттого и лежит, что стукнул я этого гадёныша. Слов человеческих не понял… Вот и стукнуть пришлось.

— Омелья-ан!

Явдоха, а за нею и Леся бросились в сени.

Вышел в сени и Омельян.

Семён понял, что наступил момент, когда нужно предпринимать хоть какие-то действия, а не отсиживаться в подполье, и начал решительно подниматься по лестнице. Он упёрся спиной в крышку люка, крышка сдвинулась с места, и в образовавшийся просвет Семён увидел Лесю.

— Выходишь уже? Молодец. Выходи.

С трудом разгибая затёкшие от долгого сидения ноги, Семён выбрался из подпола и, опираясь на винтовку, встал перед девушкой.

— Иди за мной.

Семён согласно кивнул и похромал к выходу.

Двери из сеней на улицу были открыты, в сенях было довольно светло, и Нартахов отметил, что ночь уже почти прошла. На полу он увидел рослого и костистого человека, недвижимо лежавшего лицом вниз, и удивился его могутности: по голосу Семён представлял полицая ещё не окрепшим парнем. Прислонившись к стене, стояла Явдоха и беззвучно плакала.

— Хватит тебе, — остановил её Омельян. — Не умер, поди… Я его не сильно и припечатал-то. Одыбает.

Семён встал на колени, прошёлся пальцами по окровавленному затылку.

— Живой. Только без сознания. Очнётся скоро.

И, словно подтверждая его слова, Павло застонал.

— Ну, что я говорил? — Омельян был на удивление спокоен. — Покараульте-ка моего племянничка. Я сейчас.

Омельян исчез, но уже через минуту вернулся с верёвкой в руках.

— Ты что? — всполошилась Явдоха. — Ты чего надумал, старый?

— Ты что, мать, подумала, я его вешать буду? Не-е… Только путы надену. А то, смотрю, Павло чересчур прытким стал, не убежал бы куда не следует. — Омельян сноровисто связал полицаю руки и ноги.

— Ой, Омельян, не надо бы так. Худо бы не было, — всхлипывала Явдоха. — Неси лучше хлопца в хату, развяжи, водой тёплой умой. А как очнётся, встань на колени, прощения проси. Скажи, что нечаянно стукнул…

— Хватит, мать, болтать глупости. Помоги-ка лучше мне этого бугая в сарай перенести. Ведь светать начало, как бы кто нас не увидел.

Омельян подхватил полицая под мышки, женщины ухватили его за связанные ноги, и они торопливо, почти бегом, пересекли двор. Следом изо всех сил поспешал Семён.

По властному знаку Омельяна женщины тотчас ушли из сарая. Леся на прощанье сказала:

— Отец, ты Семёна никуда не отпускай. Не то он как выйдет на улицу, так его сразу и поймают.

— Не бойся, не отпущу, — ответил Омельян.

— А может, и вправду мне уйти? — спросил Семён, когда мужчины остались одни. — Не за себя боюсь — за вас.

— Семь бед — один ответ. Выйти сейчас на улицу всё одно, что добровольно сдаться. А если не сдаться, так застрелиться. Ты ещё молодой, тебе жить надо. Так что пока будешь здесь. — Всё это Омельян сказал твёрдым голосом, как о чём-то решённом.

Омельян отбросил в сторону кучу какого-то хлама, и Семён увидел широкий лаз, прикрытый решётчатой крышкой.

— Посидел в одном подполье — теперь в другом посиди. Только здесь много лучше: и светлее, и воздух свежее, и соломка под боком будет.

Старик стащил Павла в яму и подал руку Семёну:

— А теперь ты сюда лезь.

Семён спустился и почувствовал, что он чуть ли не по колено утонул в свежей, пахнущей солнечным полем соломе.

Семён лёг на солому и почувствовал бесконечную усталость. И почти тотчас провалился в глухой полуобморочный сон.