Огонь для Проклятого (СИ)

— Бочки? У меня пропало несколько пустых. Я не придал значения, не стал поднимать шум. А надо было? Не подумал, что это так важно, хотя, признаюсь, бочки были хорошие.

Не верю ему. Не верю ни слову.

— Мне было видение, братья мои! — обращается уже к окружившим нас людям. — Я долго носил его в себе, долго молчал, но теперь могу донести его и до вас. Сам верховный шаман направлял мой разум, его благовония подняли меня к чертогам наших Предков — и я говорил с ними. И они дали мне слово. И это слово они сдержали.

Брат выжидает — и я вижу, как по рядам собравшихся проносится легкое волнение. Люди слушают его, смещаются из задних рядов — в передние.

Но, позволь, ты приплел сюда шамана.

Я уже готова выкрикнуть обвинение в его лжи, когда верховный выходит из-за моей спины и степенно шествует к Турину, встает по правую его руку.

Боги!

Глава пятидесятая: Хёдд

— Мор, что поразил Лесную Гавань — всего лишь испытание нашей стойкости, — провозглашает шаман уверенным голосом. — Быть может, кто-то из вас решил, что это наказание или, пуще того, проклятие. Но нет. Это — благо. Это возможность показать предкам, что мы достойны их памяти, достойны их подвигов, достойны всех тех веков, что наши отцы и деды боролись за саму нашу возможность жить. Но что с нами случилось? Почему мы опустили оружие? Почему позволили чужакам топтать нашу землю, копаться в ней и вскрывать ее внутренности, преследуя собственные корыстные цели? Почему, — он обводит обвиняющим взглядом всех собравшихся, — мы спокойно ходим, спим, едим, когда наша земля стонет от иноземного гнета?

— Мы виноваты, верховный, Турин опускается перед шаманом на одно колено, склоняет голову. — Лучшие из нас погибли. Мы же трусливо попрятались по дальним деревням в надежде, что беда минует сама собой. Что все снова станет, как прежде. Но мы ошиблись.

— Все мы ошибались, — вздыхает шаман и касается плеча Турина, призывая его подняться. — Вставай, воин. Твоя жертва велика — и предки видят ее. Они видят каждого из нас! — возвышает голос. — Не страшитесь, не сомневайтесь, не бегите. У нас нет иной земли, кроме той, на которой мы стоим. Не мор, не болезнь, но избавление. Ибо свобода приходит только через боль!

В толпе собравшихся слышатся крики поддержки, воинственные вопли, но не так много, как, скорее всего, хотелось бы шаману.

— О какой свободе ты говоришь, верховный? — делаю вперед еще один шаг. — Кому ты служишь? Чья воля говорит твоими устами?

— В тебе нет веры, Хёдд, — бросает зло. — Твоими думами владеют вовсе не собственные земляки, не собственный народ. Там поселился… — он красноречиво переводит взгляд на Кел'исса, — враг. И он нашептывает тебе. И ты не слышишь его лжи, не понимаешь всего обмана, коим он опутывает тебя, норовя снова сделать своей послушной куклой.

Как ни больно это осознавать, но именно послушной куклой я и была до того, как пришло известие о гибели Кела. И каждый из присутствующих здесь имеет полное право меня в этом обвинить.

Вот только молчать, как сделала бы раньше, я не буду.

— Моя вера прямо сейчас излечивает людей, шаман! — говорю с вызовом. — Кто-нибудь видел, как выздоровел хоть один человек, пораженный мором? — обращаюсь ко всем.

В ответ лишь отрицательное поматывание головами.

Прошу своего охранителя привести мальчика и мужчину со шрамом.

— За тобой идет смерть, — смотрю на брата. — Это не искупление — это истребление, Турин. Истребление твоего собственного народа. Я не знаю, кто и что наговорил тебе, что ты, благородный воин, решил уничтожить всех нас в угоду тварям из другого мира.

И снова гул среди собравшихся.

Мои слова резки, я обвиняю собственного родственника — и люди не останутся к ним равнодушны.

Когда Эйстин приводит первых поправившихся, люди снова замолкают. Но лишь на мгновение, потому что потом из толпы отделяется одинокая фигура женщины.

— Мама, — кричит мальчик и бежит к женщине.

Их обступают, тянут руки к мальчику, кто-то подходит к мужчине со шрамом. Вопросы- вопросы, попытки просто прикоснуться.

— Черная магия! — во все горло кричит шаман. — Она ведьма, спевшаяся с чернокнижником!

— Или Духи отвернулись от тебя, шаман?! — не отказываю себе в удовольствии ощериться, глядя, как его лицо покрывается красными пятнами. — Или все твои слова — ложь?

Все это очень неправильно, всем этим препирательствам не должно случаться в одном народе. Нам и без того сложно, чтобы еще рвать друг другу глотки и пытаться заслужить одобрение ничего не понимающих прохожих. Но я не вижу иного способа противостоять его лжи.

А Турин, между тем, немного отступает, позволив разошедшемуся шаману вести разговор в одиночку.

— Никто не знает, здоровы ли эти люди, — шаман указывает на мальчика.

И его мать тут же заслоняет его собой.

— Нам не нужна твоя помощь, верховный, — говорю я. — Не нужны твои лживые слова. Не нужны даже твои откровения, потому что в странной надежде удержать в руках правоту ты обратился к тому, кто ведет за собой тьму. Мне больно об этом говорить, но разве ты не видишь, кем стал мой брат? Разве не видишь силы, сокрытой за его мертвым взглядом?