Огонь и агония

Если вы обрушите изобилие на потомственного раба и эгоиста – никакого коммунизма не получится. Будет или колония разжиревших бездельников без стимула работать – или самый сильный мерзавец подгребет все добро себе под зад, а вас вышибет вон. (И это 1962 год! Задолго до российской приватизации – или эпидемического иждивенчества афроамериканцев и европейских социальщиков.)

…А потом они возвращаются на Землю – и Саул исчезает, оставив записку о том, что у него оставалась всего одна обойма, и он решил сбежать. А теперь возвращается. У него еще целая обойма. Написано это на обороте старинного документа с орлом и свастикой, на старом немецком языке.

И самый конец – погиб в побеге заключенный Саул Репнин, убит немецкий офицер, другой ранен.

…Ты никуда не убежишь от своей судьбы. Куда бы ни улетел в другие миры – это просто варианты твоего мира с теми же проблемами.

Так Алексей Толстой в «Аэлите» (блистательно не понятой блистательным Выготским) столкнул Лося на Марсе с той же вечной и обреченной любовью и разлукой, и их с Гусевым – с той же пролетарской революцией и гражданской войной. Это – 20-е послереволюционные годы, а в постшестидесятнические 70-е ленинградский (потом израильский, потом московский) поэт Генделев, друг мой Миша, писал: «От вселенской погони не уйти, не уйти никуда, на небесном погоне оборвалась звезда…».

Еще это книга о бессмысленности переезда и эмиграции, о принципиальном отсутствии берега обетованного. От чего захочешь бежать – то и встретишь.

И еще – о стоицизме. Ты можешь не увидеть результата своих трудов. Можешь погибнуть. Но драться надо. А потому что это смысл твоей жизни, и твоя судьба, и твое дело, и кто-то должен.

И еще: если бы такие бойцы не гибли на своем месте в своем времени – никогда не настало бы Светлое Завтра со сплошным изобилием, творчеством и безопасностью.

Стругацкие были правильные мужики. Если нельзя не драться, чтоб остаться человеком и побеждать зло – дерись! И побоку все пустые разговоры, время рассуждать – и время делать, драться тоже время.

Вот такая вышла повестушка, как резные китайские шары с фейерверком. И если стал немного понятен уровень их сложности, их многозначности, их обманчивой легкости и внешней простоты – едем дальше. Тогда дальше будет уже легче. Проще.

…Так, фактически у нас уже прошел концентрат двух лекций – обзор фантастики и въезжание в «Попытку к бегству». Сделаем маленькую интермедию, отвлечься и расслабиться, вот, записки… Экранизации… Тарковский… Герман… мнение. Ну – мнение мое собственное, никого ни к чему не обязывает. Экранизации ни в дугу, ни в Красну Армию.

Да, Тарковский был гений, и Герман был гений. И что? А вот. Гений – это абсолютная индивидуальность, штучный экземпляр, собственное видение мира. Из этого следует что. Что наложение одного гения на другого гения всегда дает фигню. Сапоги всмятку. Смесь бульдога с носорогом.

Что есть экранизация? Перевод произведения из системы условностей литературы в систему условностей кино. Что требуется? Прежде всего, главнее и принципиальнее всего: передать суть, смысл, главную идею, главную мысль – а также настроение, эмоциональный строй, атмосферу чувств. И: сохранить приметы места и времени, детали, антураж, запах эпохи и среды неповторимый.

Кто главный при экранизации? Автор книги главный при экранизации, писатель, создатель этого мира! Книга первична и неизменна, экранизация вторична и их может быть сколько угодно. Книга от экранизации никак не зависит, она не меняется! А режиссер-постановщик? А он переводчик. Он должен умереть в переводе – чтобы дать жизнь произведению автора на другом языке!

На деле? На деле режиссер вам покажет, кто тут должен умереть и в ком! Все сдохнете – но он заставит делать то, что ОН видит и ОН хочет. Он ни хрена не экранизирует! Он создает и воплощает свое собственное произведение – отталкиваясь от литературной основы, которую использует. Автор написал книгу? А теперь – заткнуться и молчать. Режиссерское кино.

За что я, кроме прочего, любил и уважал Балабанова – он был единственный, кто знал, чего хочет, и сам писал себе сценарии. То есть сначала не просто видел все кино в голове – но и придумывал сам, рождал и вынашивал сам. А обычно режиссер – в креативно-интеллектуальном плане совершенный импотент: ходит и мычит: а-а, дайте мне сценарий, я не знаю, чего я хочу, но как-нибудь вот так бы. Дают: а-а, не так, не так, переделайте здесь! Как переделать? Ну вы же сценарист, вот и переделайте! Для меня всегда эта неспособность увидеть и сформулировать, чего тебе надо, была загадкой.