Огонь и агония

А побеги за границу — на машинах, ползком, спрыгнув с теплохода в море; остающиеся «там» артисты на гастролях, дипломаты-перебежчики и разведчики-дезертиры, от летчика на МиГе до представителя СССР в ООН — это как? И выездные комиссии и инструктажи, профкомы и парткомы, представители КГБ в группе и стукачи на работе — это чтобы все в едином строю! Шаг влево шаг вправо — пытка к бегству! И не только буквально — фигурально: собственное мнение, свой стиль, почерк, образ мыслей — все это было попыткой к бегству!

И как все это люто ненавидели! И как воспринимали всеохватывающую контролирующую функцию Компартии и государства — как ненавистного рабовладельца, диктатора, урода, врага!

Но! Нам всем осточертело быть овцами! Это было позорно, мучительно, гнусно, сколько можно! В государстве цепных псов, кем бы они ни притворялись — мы мечтали быть волками! Мы мечтали вести себя, как волки! Мечтали быть свободными, независимыми, храбрыми, сильными, опасными и жестокими со сволочами — что знали нас, чтоб опасались, чтоб считались и уходили в пути (мечтали мы, да что мечтали — и мечтать не смели, но все равно хотелось)…

А еще следует говорить о чисто поэтическом ряде, о созвучиях и аллитерациях, чередовании длинных «л» и «р», создающих впечатление увязания в снегу и прыжков… и так далее, в общем.

И все эти мысли, обстоятельства, запреты, чувства — сконцентрировать в метафору, в образ, и пропеть, прокричать, дать в песне квинтэссенцию всей этой жизни нашей — не через доклад по социальной психологии, а через отчаянье души наболевшей: так конечно народ обомрет, и звучать это будет в душах, и отзовется. Потому что это — про самую суть жизни нашей.

И когда вы начинаете погружаться в эти стихи, в эту песню, плюс звучание высоцкое неповторимое, плюс вся жизнь наша внутри системы социальных запретов, где бы ты ни жил, — смысл вдруг расступается, как подводная пещера при погружении, и ты с изумлением сознаешь, что тут смысла более, и поэтического смысла, и социального, и философского — да чем в едва ли не любом стихотворении прославленного и признанного столпа русской поэзии ХХ века.

Ну так подобное можно сказать о многих его песнях. Очень многих, что поразительно.

Классификацию поэзии Высоцкого при желании и терпении каждый может сам составить — это еще ждет своего скрупулезного литературоведа-классификатора. Но! Она так переслоена одно в другое, что классификаций должно быть несколько (мы раньше уже упоминали) — вот смотрим:

Блатные-дворовые

Военные

Спортивные

Сказочные

Научно-фантастические

Производственно-бытовые

Про ученых

Про пьянство

Медицинские

Лирические о друзьях

Лирические любовные

Биографические и как бы автобиографические

Исторические

Морские

Про животных

О смерти как таковые

Философские

И в то же время песня любой тематики может быть:

Исповедальная

Ироническая

Юмористическая

Пародийная

Патетическая

Лирическая

Философская

И в то же время его поэзия включает в себя, применяет, использует, органически содержит в себе:

Сугубо разговорную лексику, что характерно

Элементы фольклорные

Элементы устойчивой фразеологии

Просторечия

Высокие поэтические обороты

Жесткие штампы

Литературные цитаты явные и скрытые

Отсылы к сюжету и образу мифа и фольклора

Отсылы к литературной классике

— то есть мы имеем уровень чистого постмодернизма также: за счет скрытого цитирования и отсылов текст несет гораздо более содержания, нежели в нем прямо написано. Велика постмодернистская роль над-текста, под-текста и за-текста, рискнул бы я выразиться.

То есть! Мы говорим не только об огромном, удивительном многообразии песен Высоцкого, но и — об их формальной сложности при внешней простоте — часто удивительной, предельной простоте. (Ну, не все его песни формально очень просты, абсолютизировать не надо.)

Ну вот возьмем «Гербарий»: «Лихие пролетарии, закушав водку килечкой, спешат в свои подполия налаживать борьбу. А я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой…» Это что — про насекомых? А еще — сатира? А еще — философия: про судьбу непохожего человека в жизни нашей, где на все свои таблички? А еще — ирония, шутка, горькая издевка? А еще — исповедь в нехитро-иносказательном довороте? А вот и мельком намек: «Пусть что-нибудь заварится, а там — хоть на три гвоздика, а с трех гвоздей, как водится — дорога в небеса…» Вот шутка, а вот и Иисус…

Вы слушаете «Балладу о книгах» — и с самого начала: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров…» Вот и вся картина исторических приключенческих романов, вся экспозиция, настроение, образный строй, мгновенно включающийся поток ассоциаций. Четыре существительных о четырех прилагательных — четыре сугубо литературные образа, четыре отсыла, четыре блока устойчивых ассоциаций. А дальше — дальше дети становятся бойцами, мужчинами, защитниками…