Огонь и ветер

Фэб отошёл в сторону, встал, прислонившись к стене, замер. Надо дождаться, когда она уйдёт, и только после этого можно будет дойти до коридора, чтобы спуститься вниз, на самый последний ярус. Там вообще никого нет и не бывает. Там можно сидеть и молчать.

Что он, собственно, и делал все последние дни.

Ри снял запись комнаты с тем, что говорил Фэб.

Эту запись, идущую всего полторы минуты, посмотрели все.

После этого…

— Я бы тебя прикончил, Эн-Къера, да неохота руки марать, — единственным, кто снизошел до короткого разговора, был Кир. — В общем, так. У тебя оплачен ещё месяц жилья тут, как я понял. Когда он кончится — собирай свои манатки и убирайся отсюда, чем дальше, тем лучше. Можешь, если желаешь, сигануть из окошка… это, конечно, только в том случае, если у тебя вообще не осталось совести и ты решишься похерить жизнь, которую тебе с таким трудом вернули. Пока ты тут этот месяц — чтобы я тебя не видел и не слышал, понял? И если ты, сволочь, сунешься к кому-нибудь из нас, учти — я за себя не отвечаю. Убью. За то, что ты сделал с психом, я тебя на клочки разорву, так и знай.

Этого можно было и не говорить — он понял ещё в первый день. Они обвинили во всём — его.

И они были правы.

Тех полутора минут вполне хватило для того, что произошло.

Фэб кивнул, развернулся и пошёл прочь.

Потом ещё один раз…

Он случайно столкнулся с Бертой и решился — хотя бы попробовать.

— Я не знал… простите, я не знал всех деталей. — Говорить было чудовищно трудно, а эта маленькая женщина с удивительно пронзительными стальными глазами сейчас смотрела на него так, что хотелось провалиться сквозь землю. — Я прошу… простить меня… Я говорил со священником, мне объяснили… Пожалуйста, выслушайте меня…

— Убирайтесь, Эн-Къера, — произнесла она бесстрастно. — Далеко и надолго.

Из обрывков разговоров, случайно подслушанных, из записей, к которым у него был доступ, он за эти дни узнал немного из того, что за последние сто двадцать лет случилось с этой семьёй. От осознания того, чтоон узнал, становилось физически плохо. Один только конфликт с Официальной службой чего стоил! Через что они все прошли, всевышний, и за что?.. И он сам… то, что он сделал, действительно стало последней каплей — для Ита уж точно последней. Потому что сейчас…

То, что происходило с Итом, не поддавалось никаким объяснениям. Операция и правда была сделана очень хорошо; сейчас, по прошествии девяти дней, все раны зажили совершенно, а через месяц даже от швов следов не останется. Но…

Ит был — и его не было.

Он не реагировал ни на что — ни на слова, ни на лекарства.

Он не спал.

Он плакал.

Все эти дни, девять дней, он не спал ни секунды — и ни одна попытка выключить сознание не увенчалась успехом. Если его сажали, он сидел. Если клали — лежал. Как покорная, равнодушная кукла. Из опухших, превратившихся в щёлочки глаз, не переставая, лились слёзы. На окружающих он не реагировал, на вопросы не отвечал, когда звали — даже не поворачивал головы. Словно находился не в этой реальности, а в какой-то ещё.

Марк и Найти были в полном недоумении. Стали снимать показатели — вообще впали в ступор. Активность мозга — предельно возможная, словно мозг выполняет какую-то сверхзадачу, не давая себе ни секунды передышки. При этом — практически полное отсутствие реакций на внешние раздражители. Разве что на яркий свет, но тут реакция негативная, только ухудшает ситуацию. Есть и пить он тоже не мог, поэтому на второй день поставили поддержку — перегруженному мозгу отчаянно не хватало глюкозы, — но с поддержкой тоже получилось плохо. Тело её отторгало, старалось избавиться, кожа на руке, к которой прикрепили блок, на третий день воспалилась. Поддержку сняли. Стали ставить на пару часов в день, не больше — это единственное, что получалось.

На попытки выключить сознание любым способом — мозг выдавал ещё большее возрастание активности. Отступились сразу: испугались.

Вчера Марк мрачно сказал, что где-то через сутки следует ожидать… или кризиса, или неизбежного. Он так и сказал — «неизбежного». Потому что это порог для любого существа. Эту нагрузку не способны вынести ни мозг, ни тело. Ну, если повезёт, то, может быть, несколько дней… хотя тут нет особой уверенности.

Все видели — клиника Лурье признавала своё поражение. Они были не всесильны, они испробовали всё, что могли, они работали честно, но ведь бывает так, что сделать действительно ничего нельзя.

— Мы не знаем, что с ним, — Найти, пришедшая к ним в очередной раз, стояла, бессильно опустив руки, и по лицу её было видно, что она ощущает вину и стыд. — Мы подняли все информационные базы, которые нам были доступны. И не нашли ни одного аналога этой… болезни. И ни одного алгоритма лечения. То, что мы создавали сами, не сработало. Простите, мы ничем не можем больше помочь. Только навредить… мы бы этого не хотели.

— И что вы сейчас предлагаете? — спросил тогда Скрипач.

— Будем делать поддержку и пытаться стабилизировать картину. Больше ничего. Поверьте, мне очень жаль.

Скрипач покивал, соглашаясь.