Огонь испепеляющий

Веру нелегко найти, но легко потерять. Стоит только дать пищу червяку сомнения, крошечного, на вид безобидному, как он тут же превращается в огромную змею, способную поглотить человека целиком. Вера может быть сильной, вера может быть слабой. И змея выжидает, прекрасно понимая, что со светящейся песчинкой ей не справится, как бы она ни старалась. Но идет время, человек живет, и песчинка то тускнеет, то мерцает — и тут змея нападает, пожирая ее без остатка. И человек уже не чувствует боли. Человек не чувствует ничего.

Сохраните веру. Разрубите змею.

Путник по-прежнему шел вперед. Может, ему это казалось? Да, скорее всего, так и было, и весь этот вихрь событий просто не хотел его отпускать, поймав в свои сети. Тяжело отличать безысходность от реальности, когда полностью с ним смирился, оно практически стало родным. Шаг, еще шаг — оно всегда было рядом, бережно поддерживая и не отпуская. К чему это все? Цель одна? Или она давным-давно разбилась на мириады других, погребенных временем медленно, но верно? Стены молчали. Как мира, так и его собственные, в которых он сам себя запер. Порой, когда впереди лишь серая равнина, а ты не можешь вернуться, постоянно подгоняя себя вперед, остается лишь самому воздвигать эти стены. Это было спасением. Это было мучением. Стены иногда были зеркальными, отражая потухшие глаза, тем не менее, упрямые; в них было много памяти и боли, умершего страха и страданий, но вот света там не было очень давно.

Иногда стены были толстыми и непробиваемыми, и создавалось впечатление, что воин идет по лабиринту без конца и края, с ловушками на каждом шагу, но он просто отмахивается от них, ибо их намного меньше, чем лет его жизни. Такие стены он любил и ненавидел больше зеркальных, потому что они отгораживали его от призраков, которых он так хотел бы забыть. Одним своим существованием духи рвали его на части, показывая, что когда-то он был смертным и живым; при другом стечении обстоятельств он вполне мог стать одним из них и присоединиться к их кругу. Но еще они служили напоминанием о том, что его отделили от остальных, сделав бессмертным и мертвым.

И он никак не мог понять, почему. Обрывки белого стяга? Рука, не ощутив привычной тяжести сжалась в кулак. Воин оглянулся — на этот раз он увидел бескрайнюю каменную пустошь. Один лишь черный камень вокруг, отражавший редкие алые всполохи на таком же черном небосводе. Звуков не было никаких, только ее величество тишина заполняла собой все вокруг, придавливая к земле; никогда еще она не была настолько ощутимой, как сейчас. Почувствовав свою силу, теперь она ей упивалась. Несмотря ни на что, путнику нравился этот пейзаж. Впрочем, он давно уже потерял возможность выбирать. Он не спрашивал и не спорил, да и удивлялся чему-то новому скорее по привычке, ибо все новое он уже когда-то видел. Вечность любила играть с ним, только не всегда оставалось ясным: как со своей любимой игрушкой либо как ласковая мать, наблюдающая за своим ребенком.

Сколько жизней он прожил? Одну или множество, это не имело значения. Все, что он видел, воин помнил, хоть порой и хотел забыть. Вот она, еще она сторона проклятого дара или подаренного проклятия — память. Что бы он ни делал, как бы ни старался, помнил он все. Годы шли, и постепенно он смог контролировать ее, неимоверными усилиями высвобождаясь из ее оков. На самом деле все было не так: ему лишь давали эту призрачную надежду свободы, чтобы затем снова покорить. Вечный бег. Вечные воспоминания.

Вспыхнувшие в туманной дали темно-синие огни привлекли его внимание. Обкрутив куски полотнища вокруг правой руки, путник пошел туда, ибо не мог не идти. Время медленно осыпалось, чтобы быть погребенным под слоем серой пыли, а он все шел, но огни не приближались. Миг — и он уже рядом, не чувствует ни жара, ни холода. Они загадочно мерцали в расщелине, разгораясь то сильнее, то опадая вниз. И почему-то ему захотелось прикоснуться к ним, чтобы понять, есть ли в нем еще жизнь или он давным-давно и сам стал бестелесным духом, и то, что происходит сейчас, его личная изощренная пытка. Не раздумывая, он спрыгнул вниз и приземлился недалеко от этих огней. Показалось, что они вспыхнули еще ярче. Медленно он подошел к ним и протянул руку — языки пламени аккуратно обвили его руку, даря странное ощущение тепла и безопасности. Что?! Разве воин еще может чувствовать?

Быть этого не может! Но искра надежды, которую, как путнику казалось, он подавил в себе уже давно, вдруг неприятно кольнула в груди. Может, он и хотел так думать, но от этого легче не становилось. Неужели он начал оживать? После бесчисленных лет скитаний и погони за призраками и от них темно-синие огни озарили его мир другим светом. Они обещали покой; воин не мог отвести взгляд. Сев на камень напротив них, он почувствовал, что мир вокруг меняется. Пламя стало маяком не только для него, но и для всех духов, от которых он хотел скрыться. Впрочем, они никогда не перестанут его преследовать, ибо это невозможно.