Огонь любви, огонь разлуки

– Поверит он вам, как же, – мрачно буркнул Северьян. Он все еще колебался, переводя узкие глаза с лица девушки на кожаную книжку, которую она сжимала в руке. Ирэн молча ждала, без жеманства, без заискивания, прямо глядя в его лицо. Наконец, Северьян шумно вздохнул. Медленно выговорил:

– Может, оно и впрямь лучше будет… Я ему тыщу разов повторял, так не слушает… А чего дожидаться?.. Дело ясное, не воротится она, так жить-то все едино как-то надо… Ладно, барышня, делайте как знаете. Не видал я вас. Могу я раз в сто лет поспать по-людски, могу или нет?!

Ирэн широко улыбнулась, блеснув из темноты зубами. Приподнявшись на цыпочках, ласково взъерошила ладонью жесткие, курчавые волосы стоящего перед ней парня:

– Северьян, милый, спасибо! Я твоя должница!

– Ла-а-адно… на том свете угольками сочтемся… – проворчал изрядно смущенный Северьян, шагая к двери купе. – Бежите уже к себе, пока полвагона не разбудили. Ох и будет мне завтра на орехи…

На другой день Владимир проснулся рано: солнце едва встало и, красное, словно заспанное, спешило за вагоном, продираясь сквозь голые ветви осеннего леса за окном. Монотонно стучали колеса, из-за запертой двери был слышен голос служителя, разносящего по купе утренний чай. Владимир встал, оделся, нашел в кармане папиросы. Северьян, к его крайнему изумлению, еще спал, накрывшись с головой своей чуйкой; причем не только спал, но и храпел, чего за ним сроду не наблюдалось. Владимир даже забеспокоился, не заболел ли он (чего тоже не случалось никогда в жизни), и уже хотел подойти пощупать лоб друга, когда дверь купе медленно приоткрылась, и вошла Кречетовская. Забыв поздороваться, Черменский удивленно посмотрел на нее. Ирэн слегка покраснела.

– О, простите, Владимир Дмитрич… Доброе утро… Я, разумеется, должна была постучать, но… но я полагала, что вы еще спите, и…

– Что-то случилось? – встревожился он.

– Нет… ничего. Просто я принесла ваше имущество.

Ирэн протянула Владимиру записную книжку в кожаном переплете. Машинально он взглянул на столик, где вчера ее оставил. Там, разумеется, было пусто. Владимир молча перевел взгляд на Ирэн.

– Я представляю, что вы теперь думаете обо мне, – серьезно произнесла она, кладя книжку на диван рядом с ним и жестом отвергая предложенную папиросу. – Поверьте, я… не всегда так веду себя. Для меня это был героический поступок.

– Каков же его смысл? – невесело усмехнулся Владимир. – Мы мало с вами знакомы, интересен вам я быть никак не могу…

– А вот в этом вы ошибаетесь, Владимир Дмитрич, – тихо возразила Ирэн, садясь рядом. – Если б вы были мне неинтересны, я бы не стала так по-свински себя вести, честное слово. Вы, вероятно, не поверите, но я первый раз в жизни без спросу взяла чужие личные записи.

– Для чего вам это было нужно? – Голос Владимира, против его намерений, прозвучал резко, но Ирэн, ничуть не обидевшись, грустно улыбнулась:

– Единственно для того, чтобы узнать вас ближе. Мне всегда говорили, будто я хорошо разбираюсь в людях. И мне показалось, что, даже если мы подружимся, вы вряд ли расскажете то, о чем я здесь прочла. Это было… очень увлекательное чтение. И я рада, что не ошиблась: у вас в самом деле незаурядный талант. У меня в Москве много знакомых в редакциях. Хотите быть моим протеже?

Владимир молчал, не зная, что ответить. Благодарил про себя бога за то, что его каракули в книжке не оказались личными в полном смысле слова: это был своего рода путевой дневник, где наспех описывались их с Северьяном похождения в течение последних пяти лет. Ни о Софье, ни о других женщинах там не говорилось; правда, довольно подробно обрисовывались обстановка и нравы нескольких крымских борделей, но вряд ли такие подробности могли шокировать «поручика Германа», виновато поглядывающего на него из-под полуопущенных ресниц.

– Что ж… Что сделано, то сделано, – помолчав, сказал Черменский. – Были б вы мужчиной – тогда бы…

– …вы дали мне в морду, – закончила Кречетовская. – Это само собой разумеется. Но как же вы обойдетесь с беспардонной журналисткой?

– Право, не знаю, – честно ответил Владимир. – Просто вперед буду лучше прятать свои письма.

– А вот письма ваши меня не интересуют, – довольно холодно произнесла Ирэн, поднимаясь. – До такого я, к счастью, еще не докатилась. Записку, которая вложена в книжку, я не открыла, на этом могу поцеловать крест. Еще раз прошу извинения, через два часа – Москва, встретимся в ресторане.

Не глядя больше на Владимира, она быстро вышла из купе и прикрыла за собой дверь. Черменский проводил девушку глазами, озадаченно усмехнулся. Положил записную книжку на стол. Посмотрел на диван напротив и негромко велел:

– Перестань храпеть, артист. Поднимайся немедленно.

Храп прекратился, но Северьян из-под чуйки не появлялся.

– Вылезай, говорю, паршивец! Какого черта, я спрашиваю, тебе это понадобилось?

– А-а-а-уав… – раздался протяжный зевок, и из-под ворота чуйки выползла сонная физиономия. – Доброго утра, ваша милость… Вы чего, поднявшись уже? Который час-то?..

– Так ты, стало быть, всю ночь спал?!

– Ага-а…

– И ничего не видел?

– Ну да…