Огонь любви, огонь разлуки

– Владимир Дмитрич, вы у меня, никак, опять постриг приняли? Говорю вам, для здоровья вредно… Барышня-то, взгляньте, какая, ажно у меня душа зашлась! И благородная, и видно, что не дура, хоть и с придурью… Да придурь-то выйдет, как рожать начнет, у ихней сестры завсегда так… Обратите внимание, ваша милость, не внакладе будете! Вона, она аж в Москву за вами подхватилась, а вы…

– Заткнись, – сказал Владимир. Сказал спокойно, даже не обернувшись, но Северьян умолк на полуслове, быстро, внимательно посмотрел на Черменского и больше не открывал рта до самой гостиницы.

На другой день Владимир проснулся довольно поздно, разбуженный доносившимся из гостиничного коридора ржанием Северьяна:

– Ох, прости господи, ну и дает наш поручик… Давай, Ванька, сделай милость, дальше читай… Тьфу, уморила прямо насмерть, ну и баба…

– Так я ж и читаю, бать… Обожди, непонятно тут… «вла-де-лец портняж-ной лав-ки… впол-не заслуженно но-ся-щий зва-ние «жи-во-дера пер-вой гиль-ди-и»… Так это Андрей Кирилыч?! Ну да, вот прописано: «Се-востья-нов А.К.»…

– Ну, дальше, дальше, дальше! Что про вас с Натахой сказано?!

– «Си-ро-ты, об-ре-ченные на ка-торж-ный труд, без за-щи-ты и по-мо-щи…» Наташка, слышь? Ты – сирота каторжная!

– Грех тебе, бессовестный! Ничего не так там прописано! Северьян Дмитрич, велите ему не насмешничать!

Сообразив, в чем дело, Владимир вскочил и быстро начал одеваться.

Северьян с детьми сидели на только что вымытом полу, нисколько не тяготясь сыростью половиц и чуть не сталкиваясь головами над свежим выпуском «Петербургских сплетен». Поскольку грамотным из всей компании был один Ванька, и тот читал последний раз полгода назад, чтение фельетона продвигалось медленно, с ошибками и спотыканием, – до тех пор, пока из-за двери не вышел Черменский. Появление Владимира компания встретила радостными воплями, немедленно всучив ему в руки измятые, еще пачкающиеся типографской краской листы.

Он начал читать и сразу же почувствовал перо опытного мастера. Фельетон Ирэн был выдержан в спокойном, непринужденном, местами насмешливом тоне, только усиливавшем драматичность повествования. Кречетовская рассказала и о Ваньке, сироте, обобранном и измученном «благодетелем», и о пятнадцатилетней девочке, беременной от того же «благодетеля», и о присвоенном им же незаконно доме вдовы Мерцаловой, и о том, как пресловутый дом вместе с лавкой Севостьянова благополучно сгорел нынешней ночью, и о том, кто принимал участие в этом «деянии, достойном Робина Гуда».

– Мазурик? – подозрительно спросил Северьян про последнего.

– Вроде того, – не стал вдаваться в объяснения Владимир. – Ну, вот… «По сведениям из заслуживающих доверия источников, акт мщения воплотил отец малолетнего Ивана Мерцалова, С.Д.Ч-й, и его родной брат В.Д.Ч-й, прибывшие в Северную Пальмиру для защиты интересов сироты. Мать мальчика, известная провинциальная актриса Мария Мерцалова, этой весной умерла от чахотки, поручив сына заботам отца и дяди».

Тут Владимир умолк в полной растерянности. Судя по вытаращенным глазам Северьяна, тот был изумлен не меньше.

– Ва-а-аша милость, Владимир Дмитрич… Видит бог, я ей такого не говорил… Это она сама, шалава, меня в ваши братья записала, без моего ведома…

– Господи, Северьян, да какая разница… – рассмеялся немного оправившийся от удивления Владимир. – Кстати, в самом деле, какая у тебя фамилия? Мы с тобой семь лет вместе, а я и не спрашивал никогда…

– Какое фамилие, ваша милость?! – завопил Северьян. – Нам такие роскоши вовсе без надобности… Обходился же до сей поры!

– Все равно надо будет тебе паспорт делать, раз ты теперь у меня человек семейный… Мою фамилию возьмешь?

– Вас Фролыч в Раздольном проклянет, – убежденно произнес Северьян.

– Уломаю, ничего.

– Тогда как прикажете… – Северьян все еще не мог прийти в себя и растерянно скреб встрепанный затылок. – Ну, барышня… А еще говорит, истина всего дороже… Брешет, как все газетчики!

– Да не так уж и брешет. – Владимир посмотрел на все еще сидящих на полу и напряженно глядящих на них детей и усмехнулся. – Наталья, дуй за самоваром, Ванька – за бубликами. Нам на поезд скоро. Надо когти рвать, пока в полиции не догадались, кто эти братья-разбойники…

Московский поезд уходил вечером. Уже сидя в вагоне, Владимир увидел бегущую по перрону Ирэн в том же бесформенном макинтоше и с саквояжем в руке. Увидев Черменского, девушка помахала рукой в черной перчатке и через минуту уже стояла в дверях купе, едва справляясь с дыханием и возбужденно тараторя:

– Ну, господа, чудом не опоздала! До последнего ругалась в редакции! Уволили, разумеется, в очередной раз, ну да это не беда! Главное, что фельетон уже вышел! Этот ваш Севостьянов с обеда скандалит у редактора, обещает, что до министра дойдет! Над ним теперь полгорода смеется, да еще и с супругой чувствительные неприятности – после Натальиной-то беременности… И лавка, и дом сгорели дотла, а вас уже ищет полиция! Ох, слава богу, поезд отправляется! Владимир Дмитрич, у вас есть папиросы?

– Крепкие…

– Это ничего, я привыкла. Огня?.. Спасибо, Северьян. Где дети?

– Спят в соседнем купе.