Огонь над песками. Повесть о Павле Полторацком

— Ты это все ему втолкуй, — с усмешкой кивнул Полторацкий на Колесова и навлек на себя его негодующий взгляд. Клевлеев меж тем свое выступление закончил, Колесов захлопал ему нарочито громко и сизлишней уверенностью проговорил:

— Молодец!

Своим чередом шел митинг. Положение республики — такова была его повестка, надо сказать, довольно общая, отчего в выступлениях ощущалась изрядная мешанина. Юному студенчеству решительно предлагалось немедля откликнуться на призыв рабочих и крестьян и сдать вархив научной патологии пережитки мещанской и обывательской идеологии; шла речь о скопившихся в Туркестане огромных запасах хлопка, два миллиона пудов которого можно хоть завтра отправить в центр; поднимался на трибуну некий усталый человек н тихим голосом сообщал залу, что ничего светлого, а лишь одна тягость на душе, и под крики, что плакаться надо жене, которая утешит и приголубит, втянув голову, осторожно сходил со сцены; его сменил очень решительный, широкоплечий, в сапогах и кожаной кепке: «Те, — гремел он, с силой опуская на шаткую трибуну мощный кулак, — кто говорят, что Россия погибла, слишком плохого мнения о своем родном народе!». Затем комиссар ташкентской крепости Якименко с некоторым презрением обмолвился об учителях, назвав их «кокардами», после чего немедленно потребовал слова оказавшийся на митинге учитель и нервно проговорил:

— Я протестую против подобных инсинуаций… я работаю для демократии по восемнадцать часов в сутки… бесплатно! Разве я — не трудовой народ?! Я не один раз харкал кровью…

При этих словах зал взроптал, возмущение явно направлено было в Якименко, который в свое оправдание крикнул с места:

— Я против трудящихся учителей не пойду! Я знаю — учителя и интеллигенты когда-то впереди шли…

Была жалоба, всем залом поддержанная:

— Мелкая монета скрыта спекулянтами! Разменять крупные деньги невозможно! За размен тысячерублевки любители наживы берут огромную сумму в сто пятьдесят — двести рублей!

Колесов поднялся на сцену:

— Отвечаю! Выпуск туркестанских бон в самое близкое время будет увеличен.

— С Дутовым замиряться думаете? — крикнули из задних рядов. — Почему делегацию из мастерских к нему не послали?

— Никому не дано права заключать мир с казачеством, пока стоит на месте Советская власть! — звонко сказал Колесов. — Рабочие, которые сами же хотели твердой власти, не должны разбивать ее! Понятно, что вернувшиеся с фронта нервно-истрепанные товарищи вносят определенную смуту… но понятно и то, что рабочие намеренно вводятся в заблуждение!

— Неправда!

Полторацкий оглянулся. Сидевший рядом с Агаповым Попов, слесарь железнодорожных мастерских, коренастым телом подавшись на ходу вперед, быстро шел к сцене. Что-то говорил ему вслед Агапов, но Попов зло отмахнулся и, минуя ступеньки, вспрыгнул на сцену и, оказавшись рядом с Колесовым, повторил:

— Неправда! Никто не сбивает рабочих… Рабочие хотят знать — за что мы воюем с казачеством?!

— Не с казачеством… не с трудовым казачеством воюем мы, — крикнул в зал Колесов, — а с Дутовым, который морит нас голодом. Дутов враг, и его надо уничтожить!

— Задавим атамана! — спокойно пообещал кто-то, обладающий могучим басом, и тут же пронзительный вопль пронесся над залом:

— А кто истерзанную душу рабочего растравляет — проклятье тому!

Будто бы ветер минувшей ночи снова сорвался и прилетел в большой зал Дома Свободы, где с блестящими от пота лицами сидели в тусклом свете малочисленных ламп, в табачном сизом дыму, — такой вслед этому воплю пробежал по рядам ропот. Колесов поднял руку: ропот стих.

— Товарищи! Позвольте прочесть вам обращение к рабочим республики…

— Давай! — из зала ответили, и Колесов, достав из кармана несколько сложенных пополам листков, развернул их и торжественно начал: