Огонь неугасимый

С той минуты, как старик узнал от Иштугана, что Ильмурза собирается ехать в деревню, в сердце его закралась смутная тревога: куда, зачем? Правда, сейчас много молодежи откликается на зов партии, тянется в деревню. На очень большие дела, с лучшими побуждениями едут. С завода, где работает Сулейман, сколько уже народу поуехало. И если его Ильмурза с той же святой целью собрался, — счастливого ему пути. Сулейман только рад будет этому. Но старик слишком хорошо знал своего сына. Человек, не владеющий толком ни одним ремеслом, прыгающий, что воробей, с места на место и кончивший тем, что встал за буфетный прилавок, — сможет ли он выдержать в куда более тяжелых условиях, чем на заводе? Бывало ли когда, чтобы человек, не умеющий у себя дома сварить похлебку, в чужом доме сварил кашу?

Не велика штука уехать — для этого не требуется большого мужества. В старину говаривали: прежде чем ехать, подумай о возвращении. В тысячу раз лучше вовсе не трогаться с места, чем, уехав с добрым именем, вернуться опозоренным.

«Надо было женить его, непутевого», — подумал Сулейман. Об этом он с Ильмурзой не раз и не два, раз пять уже толковал. И всякий раз слышал в ответ одно:

— Успею еще, отец, хомут надеть, это от меня никуда не уйдет!

Подобные ответы выводили Сулеймана из себя.

— Га!.. Боишься надеть хомут! А тебя что, без хомута на свет выпустили? Просто потянули за уши — готов голубчик! Разве не носила тебя мать в утробе? Может, скажешь, черт подери, не приходилось стирать за тобой мокрые пеленки, га? Гляди, до чего спесивый мурза! Норовит по жизни вприпляску, на манер пристяжной, пройти. Нет, если ты мужчина, — впрягайся коренником… Да хомут надень побольше! Надень и тяни, что есть силы, так чтоб сердце к горлу подкатывало, а не сваливай на других. Вот тогда ты настоящий джигит!

Нельзя сказать, чтобы до ушей Сулеймана не доходили слухи о том, что Ильмурза легкомысленно ведет себя. Доходили, конечно. Не раз по этому поводу отчитывал он сына.

— Смотри, Ильмурза, — внушал он, грозя пальцем. — В роду Уразметовых не было человека, который позволил бы себе смотреть на женщину как на игрушку. Если любили, так уж одну, на всю жизнь. Я не опущусь до того, чтобы выслеживать тебя. Моя рабочая честь не позволяет мне этого. Но если мне когда-нибудь придется услышать о недостойном твоем поступке, пеняй на себя. Вот!..

Сегодня, после песен с друзьями, после волнений за Ильшат и Гульчиру, — да еще и вина-то хлебнул, — сердце у Сулеймана вовсе расходилось. Вот уж который час не может он заснуть, лежит на кровати да ворочается с боку на бок. Изредка слышится, как с ревом и гудом пролетает мимо тяжелая грузовая машина. Весь дом дрожит. То вдруг донесется легкое громыхание откуда-то с верхнего этажа — это катают детскую коляску на железном ходу. То начинают тонко и назойливо свистеть водопроводные трубы. А порой совсем будто музыка играет или ребенок плачет…

«Чего это Ильмурза так долго не возвращается… Где мотается в такой поздний час? — думал Сулейман. — Сейчас, пожалуй, около трех…».

До сих пор Сулейман донимал Ильмурзу за то, что тот бегал от черной работы, и не очень интересовался тем, где и с кем тот проводит время. Думал, своя голова на плечах, вышел из детского возраста.

Вышел!.. А как прошло детство Ильмурзы? Видел ли, следил ли Сулейман, как он рос? Нет, не следил! При мысли об этом краска стыда хлынула в лицо старого рабочего.

В детстве Ильмурза часто болел, куксился, капризничал. Чтобы он не хныкал, его баловали вкусненьким. И одевали лучше других. Помогать по дому не позволяли. Если он брался что-нибудь мастерить, отнимали, внушая: «Ты слабенький… Нельзя, сынок…» Закрывали глаза на его шалости.

Отца с его крутым нравом Ильмурза побаивался, зато чего только не вымогал слезами у мягкосердечной матери, которая ради детей готова была на все.

«Сама я в детстве ничего хорошего не видела, пусть хоть дети мои увидят».

Постепенно Ильмурза привык слоняться без дела. Давно окреп он здоровьем, а все притворялся немощным и хилым. Видя, как стараются, помогают матери сестры, он только нагловато посмеивался. Так в этой большой трудовой семье вырос он белой костью. И учился неважно. В семье никто ему этого открыто не говорил, но про себя каждый думал: «Не будет из него толку…»

Сейчас только Сулейман понял, какую непоправимую ошибку совершил. Вот когда сказалось. Пятнает отцовскую честь Ильмурза. А что поделаешь? Коли уж выпустил стрелу из лука, попробуй поймать ее за хвост! «Выходит, я только задаюсь, что рабочий, га?! Эх, Сулейман, Сулейман! Ни одной головой из двух не подумал ты о младшем сыне своем! А теперь рад бы локоть укусить…»

Вдруг входная дверь тихо скрипнула. Кажется, вернулся Ильмурза. Сулейман проворно вскочил с постели, выглянул в залу: из-под двери комнаты Ильмурзы тянулась узенькая полоска света.

Сулейман натянул брюки и, как был, в нижней рубахе, на цыпочках прокрался в комнату сына.

Успевший наполовину раздеться, Ильмурза вздрогнул, увидев перед собой отца.

— Что не спишь, отец? Или лишнего пропустил на радостях? — вымучивая из себя улыбку, спросил он.