Огонь неугасимый

Ильшат прекрасно сознавала, что легко занести ногу, но совсем не легко решиться ступить на давно забытую дорогу. Немало есть такого, что удерживает ее, лишает решимости. А не потребует ли этот шаг разрыва с Хасаном?.. Ильшат не в силах была бы пойти на это. Как ветер бессилен сорвать пламя с труб, так бессильна Ильшат вырвать из своего сердца Хасана. С ним прошла большая часть ее жизни, он отец ее единственного ребенка. Хасан часто бывает груб с ней. Это верно. Но, несмотря на эту грубость, есть и нем нечто такое, от чего сильнее бьется сердце Ильшат. Именно это «нечто» и заставляет ее даже сейчас думать о Хасане с невольной тревогой. «Один остался… Голодный… В гостях он всегда как-то стесняется своего аппетита…»

И Ильшат недоумевала: раз так, почему же она не поторопится вернуться к мужу. Могла бы сказать: «Прошлась по воздуху, чтобы успокоиться немного». Но нет, какая-то сила тянет ее вперед, и эта сила, кажется, сильней ее преданности мужу.

«Верно, разговаривает с Альбертом, — снова полетели ее мысли к дому, к семье. — Хоть бы уж без скандала обошлось. Ах, Альберт, Альберт! Недаром говорят: дитя родное — сердце больное. Что моя жизнь! Как оплывшая свеча — ни света, ни тепла… — горько думала Ильшат. — Так… тлею, пока не кончится воск…»

Дверь Ильшат открыла Нурия. Радостно вскрикнув, она повисла у сестры на шее.

— Апа, дорогая! Идем скорее, раздевайся… Замерзла? Сегодня у нас домашнее производственное совещание. Мучаемся с вибрацией…

Открыв дверь залы, Нурия объявила торжественно:

— Еще один инженер явился на консилиум! Ильшат-апа! Принимайте!

Все повскакали из-за заваленного чертежами и бумагами стола.

— Ну-ка, Нурия, быстренько… раздуй самовар, — крикнул обрадованный Сулейман.

— Нет, нет, не нужно. Я только что от чая. Спасибо. Не прерывайте работу.

— А мы уже кончили, — сказал Иштуган, улыбаясь.

— Боитесь, что секреты узнаю, — попробовала пошутить Ильшат, хотя ей было не до шуток.

— Пришла бы пораньше — и на твою долю хватило бы работенки. Время-то к двенадцати уже подходит, — кивнул Иштуган на часы и, заметив воспаленные веки у сестры, понял, что она плакала по дороге сюда.

— Как зять, хорош вернулся? — не без потки хвастовства спросил Сулейман-абзы. — Я сегодня ему у Матвея Яковлича дал жару. Да еще при секретаре парткома!

У Ильшат задрожали губы. Она прикрыла платком глаза. Теперь ей все стало понятно.

— Чу, дочка, что приключилось? — встревожился Сулейман, растерянно посматривая на Ильшат.

Марьям с Гульчирой кинулись к ней. Сулейман-абзы беспомощно топтался на месте. Иштуган помрачнел, а ворвавшаяся с какой-то очередной новостью Нурия при виде этой немой картины так и застыла с протянутыми вперед, испачканными углем руками, в полнейшем недоумении переводя взгляд с отца на рыдающую сестру и обратно.

— Эх! — вырвалось у Сулеймана с раскаянием. — Неужели, желая подправить бровь, вышиб глаз? Ну, прости, дочка, не сердись…

— Что ты, отец, разве я на тебя сержусь? — подняла голову Ильшат.

Чай прошел грустно, что редко случалось в доме Уразметовых. Обычно за вечерним чаем бывало шумно и весело, сыпались шутки, стоял смех.

— Так, значит, зять здорово рассердился на меня? — протянул Сулейман. — Вот тебе и на!

Ильшат повторила все, что наговорил Хасан. Услышав насчет суда, Сулейман, словно его ошпарили, вскочил с места, поднял вверх руку и, раздвинув два пальца, прокричал:

— Вот, смотри, дочка. И зятю скажи. Видишь — между двумя пальцами мясо не растет?.. Так и мы с Мотькой… Пусть не пытается стать между мной и Матвеем Яковличем. Мы — что эти два пальца!

Ильшат ушла от своих в час ночи. Иштуган с Гульчирой пошли провожать ее.

— Дорогие мои, если бы вы знали, как мне тяжело, — сказала Ильшат. — От вас скрывать не стану, сегодня мы крепко поссорились с Хасаном. Как я живу? Разве у меня есть настоящее занятие в жизни? Возьмите хотя бы сегодняшний вечер. Пришла я к вам — вы тут же собрали чертежи и усадили меня чай пить. Будто у меня в жизни всего интересу что еда… А ведь когда-то и я горела… И цель в жизни была… Стремилась куда-то… Сейчас ничего этого нет. Пустота вокруг меня…

— А кто тебе мешает поступить на работу, апа? — с некоторой даже резкостью спросила Гульчира. — Будешь инженером, перестанешь стеречь кухню…

Ильшат вздохнула.

— Это сказать легко, Гульчира. Вздумаешь устраиваться на работу — многое придется поломать. Человеку, вступившему во вторую половину жизни, не так-то легко отделаться от своих привычек, сестра.

— А что говорит на это зять? — спросил Иштуган.

— Он редко со мной по-человечески разговаривает. Режет свое, — какой ты теперь инженер — вот и весь разговор. Э, да что там… Серый камень, кажется, ожил бы, услышь он, как я изливала перед Хасаном душу, а вот муж…

— Приходи к нам почаще, апа, что-нибудь придумаем сообща… — горячо сказал Иштуган, пораженный словами сестры. — Так, на ходу, дать совет трудно.

Ильшат поблагодарила Иштугана с Гульчирой, вошла в парадное. И тотчас же мысли ее привычно переключились на семью. «Не очень ли грубо разговаривал Хасан с Альбертом?»