Огонь неугасимый

Нурия пообедала — на этот раз совсем одна в просторной зале — и, взяв книгу, забилась в угол дивана. Прочитав несколько страниц, она положила раскрытую книгу на колени и молча стала наблюдать, как, мурлыча песенку, одевается сестра. Нурия любила в такие минуты наблюдать за ней.

Во всех движениях Гульчиры сегодня, в том, как она порхала между гардеробом и зеркалом, как, нежно и мило улыбаясь собственному отражению, примеряла то одно, то другое платье, Нурия читала невыразимое ликование. Сестра точно светилась вся изнутри. Казалось, комната полна была не тонкого аромата духов Гульчиры, а пьянящей радости счастливой любви.

Нурия знала, с кем идет сегодня сестра в театр, и прекрасно понимала, почему она в таком приподнятом настроении. В Новый год или, самое позднее, Первого мая будет ее свадьба с начальником механического цеха Азатом Назировым. Азат уже получил прекрасную двухкомнатную квартиру. Гульчира, кажется, даже смотрела ее. А Нурия пока что живет одними мечтами. Никому она не нужна, никто о ней не думает! Родная сестра и та забыла… Разливается себе пташкой, собирается в театр. Видно, счастье распирает ее, не умещается в груди, — вот она как дурочка, то пританцовывать начнет, то беспричинно кидается целовать Нурию. Жаром от нее так и пышет.

Нурия хочет рассказать сестре, что Ильмурза собирается уезжать в деревню, но Нурия не слепая, она видит, что Гульчира вся во власти своего чувства. И девушка раздумала — все равно ничего не поймет. Было у Нурии и другое соображение: Гульчира недолюбливает Ильмурзу. Вечно чем-то недовольна, придирается к нему. Ильмурза старается держаться от нее подальше. Если ему что надо, говорит с Нурией. Никто не приносит ей так часто билеты — то в кино, то в театр.

И Нурия любит его. Ей нравится независимая манера Ильмурзы держать себя, его стремление жить, не связывая крылья. В этом ей чудилась какая-то нерядовая смелость, свободные взлеты души. Хочет — на заводе работает, хочет — в деревню едет… Может, Нурии тоже захочется уехать куда-нибудь далеко-далеко… после окончания десятилетки…

Нурия невольно вздохнула.

— Апа, взяла бы меня как-нибудь в театр.

— Сказала бы раньше, — и сегодня взяла бы.

— На что идете? На «Семью Тараса» или на «Лауренсию»? «Алтынчеч»[10] ведь пока не идет еще…

— На балет «Шурале»…

— Ах, на «Шурале»!.. Яруллина! Душу бы отдала за его музыку.

— Кому только твоя душа нужна? — посмеялась Гульчира.

Нурии тоже захотелось чем-нибудь задеть сестру.

— Знаешь, что я тебе скажу, апа? Чем на «Шурале», не пойти ли тебе в театр имени Качалова? Там сегодня «День чудесных обманов».

— Лучше уж я для тебя возьму билет на эти самые «Чудесные обманы».

— Дождешься от тебя, — отпарировала Нурия, надув губки и разыгрывая обиженную. — Ты и думать забыла, что у тебя есть на свете сестренка. Этот Азат целиком тебя заполонил. Не люблю я его, апа. Так и тянет, как увижу его, кричать «караул»… А то на столб вскарабкаться от страха.

Видя, что сестра пропускает мимо ушей ее шпильки и продолжает вертеться перед зеркалом, сияя счастливой улыбкой, Нурия сдвинула брови, ища слов поколючей:

— Ростом с жердь, губы как гречишные оладьи, нос что деревянная ложка, точно одолжил у бедуина. Бедуины — те хоть чернявые, а чернявым к лицу широкие носы, а если еще серьгу продеть, совсем симпатично получается. А твой Азат рыжий, как лошадь. Рыжий — и вдруг нос как деревянная ложка. Фу!.. Караул! Не представляю, как я буду называть зятем такое страшилище. Язык не повернется. Вот Хасан-джан — зять так зять, есть на что посмотреть. Представительный, интересный…

Нурия была озадачена. Гульчира продолжала улыбаться. Такой заряд убийственных «комплиментов» в адрес ее Азатика — и все мимо цели. «Нет, не на таковскую напала».

— Напрасно стараешься, между прочим… Все равно не удастся разозлить меня сегодня. Это некоторые шестнадцати-семнадцатилетние легкомысленные девчонки-голубятницы любят за внешний вид. А в двадцать три не забивают себе голову подобными глупостями. В двадцать три ищут в человеке внутреннюю красоту.

— Нет, ты не права, апа. Даже в песне поется: «Если любишь, то люби красивого». Народ, он знает, что поет. А твой Азат Назиров как глиняный китайский богдыхан, даже чуточку некрасивей. Мне неизвестно, какой он инженер… Может, одно горе, а не инженер. Ты, апа, не в него влюбилась, а в его положение. Начальник цеха все же… лауреат.

В ответ на все ее подковырки Гульчира так мило улыбнулась, что Нурия не выдержала, отбросила книжку и, подбежав к стоявшей перед зеркалом полуодетой сестре, крепко обвила руками ее тонкую талию.

— Апа, ты не представляешь, как ты хороша… Афродита!.. Люди удивляются, с чего яблони зацвели второй раз, им и невдомек, что в нашей Заречной слободе живет богиня весны. Право, честное комсомольское… — совсем закружила сестру девушка.

— Дурочка ты, Нурия, — залилась безудержным смехом Гульчира. — И откуда в твою сумасбродную голову приходят подобные сравнения?

Гульчира остановила свой выбор на длинном вечернем платье, Нурия, прижав руки к груди, воскликнула: