Огонь неугасимый

Оказывается, он тоже умеет забывать. Усмехнулась Зойка, тряхнула головой, дунула на локон, вопреки инструкциям выбившийся из-под косынки, сказала задиристо:

— На вас тут на самих пора клейма ставить. Очень деловитые.

— А вы, значит, по цеху гуляючи, денежку гребете?

«Ну а чего улыбаюсь я? Небось рот, как ворота, — подумал одновременно Иван. — Радости-то сколько, сияния некуда девать. Ваня. Ну-ка сморозь что-либо такое насчет луны и кипарисов. Может, споешь? Серенаду. Как это: «О, Мери-Анна, выдь под окошко, месяц сияет сквозь старый каштан…» Ну, шуруй…»

— Иван, а я насчет кронштейников разобралась, — выпалила Зоя, зардевшись непонятно от чего. — Федор за десять минут до смены начал, а накидал сто сорок штук. Мошкара принял все до единого и наряд подмахнул. Сто сорок. Получается нескладно.

— И все? — спросил Стрельцов, с какой-то летучей цепкостью рассматривая Зою. Не мальчишечка, не глупенький, не впервой видит, как девчонки краснеют. И слезы на глазах от досады, что не может скрыть смущения, и радость в зрачках. Губы пунцовые, шевелятся. И робостно девчонке, и не может не смотреть. И откровенности такой боится, и недосказанности не хочет. Они такие — девчонки.

— Не все, — наконец-то потупилась Зоя. — Ты же сказал: вместе в институт будем готовиться.

— Когда?

— Что… когда? Вечером. По воскресеньям.

— Когда я тебе говорил про это?

Опешила Зоя. И щеки, и уши сделались рубиновыми, губы задрожали, будто ее очень больно обидели, протестующе взметнулась рука. Ну, что ему сказать, что? И припустилась на свой участок, яростно подфутболивая кем-то оброненные в пролете концы.

Видал ты! Умеет. Вон какая. И смотрел, смотрел Иван вслед, будто ребенок, впервые в жизни увидавший заводную игрушку.

«В воскресенье непременно начнем, — твердо решил он, все еще не вспомнив, когда это он говорил насчет совместных занятий. — С математики начнем. Щегольну своими бывшими пятерками».

А еще подумал Иван с осуждением: «Больно мастер ты вопросы задавать. Это же правда, что за одним дураком сорок умных отвечать не управятся. Кто, да когда, да почему?»

Подошел Гриша Погасян, похлопал Стрельцова по плечу, сказал с подковыркой:

— Не надо морщиться, Ваня. Тебя навестила такая девушка, а ты, как у зубного техника. У нас в Ереване в таких случаях говорят: с тебя бутылка, друг.

— А у нас на Радице в таких случаях говорят: не лезь не в свое дело, друг. Да еще ситцевый!

А чего сердиться-то? Гриша прав. И остепенился Иван. Отвернулся, вспомнил, что получилась у него полнейшая неувязка, пожалился:

— Ляпнул сейчас: в воскресенье будем вместе готовиться. А у нас в это самое воскресенье сбор хоккейной команды, совет дружины, пленум завкома плюс заседание комиссии по… господи! Да я и не знаю, как она называется, та комиссия! — потряс он сжатыми кулаками. — Ну, почему я должен там заседать?

— Зачем заседать — не надо заседать, — рассудил Гриша. — Что сказал девушке — свято и нерушимо. Ну-у, Оганес, держи хвост бирюлькой. Подошла бы ко мне такая девушка! — и чмокнул в сложенные щепотью пальцы. — А теперь пошли.

— Куда?

— Сдавать острый пар, — развел Гриша руками. — Работа сначала, потом… как это поется у летчиков? Девушки потом. Товарищ Мошкара ждать не любит.

— Э-э, тормозни! — крикнул издали Павлов, суматошно сигналя обеими руками. Подбежал, пощупал рукав Ивановой спецовки, зачем-то заглянул в «колчан» с электродами, сделал Грише жест: погуляй. Сказал, умоляюще заглядывая в глаза:

— Ванек. Дело такое, понимаешь ты. Особой важности. Да. Я на сбор не приду. Дела у меня.

— К экзаменам готовиться? — наугад спросил Стрельцов.

— Ну и что? — мгновенно взъерошился Павлов.

— Вместе с Галкой?

— Тебе какое дело?

— Да видишь ты, я тоже. Вместе с Зойкой. Наверно, плакал наш первый сбор. А? И второй, может, плакал. А?

— Ты чо, взаправду? — недоверчиво, но с желанием поверить посмотрел Павлов в глаза Стрельцова. И сам ответил: — А что? Хватит! Пусть Генка шайбу увечит. Мне двадцать восемь. Вековуха. Хватит!

— Хватит так хватит, — покладисто согласился Иван. — Думаешь, если мне всего двадцать семь, так я куда там? Ну и лады, Миша, лады. До воскресенья у Галки. Мошкара ждет. Ну-у! — и так огрел Павлова по плечу, что бедняга присел и ахнулся затылком о вагонную раму.

Догнал бригадир Стрельцова у собранного под испытание трубопровода острого пара. Опять пощупал рукав спецовки, попросил тихонечко:

— Вань… Ну-ка дыхни.

— Отвяжись! — стряхнул Иван руку бригадира.

— Вань. А нас не вздуют за самоуправство?

— Мы сами кого хочешь вздуем.

— Вань. А Зойка что — за этим и прибегала?

— У тебя много таких вопросов?

— До черта. Ты не кипятись. Я ведь ни в какие институты поступать не собираюсь, — признался Павлов. — Это мне, как зайцу насморк.

«Так ведь и я тоже», — чуть не признался Иван. И хорошо, что удержался. Слишком много таких признаний — это не на пользу.

«В понедельник пойду к Терехову и скажу: складываю свои несносимые нагрузки, надоело жить по принципу некрасовского Савки. Надоело в пугалах красоваться…»