Огонь по своим

Через ту же мутную призму смотрит Куняев и на псевдонимы. В свое время в связи со статьей Михаила Бубенного, затронувшего этот вопрос в «Комсомольской правде», острая полемика состоялась между Константином Симоновым, дважды выступившим в «Литгазете», где он тогда был главным редактором, и Михаилом Шолоховым, ответившим ему в той же «Комсомолке». Подоплека была, конечно, национальная: псевдонимами явно злоупотребляли писатели еврейского происхождения. И однако же при всей блистательности шолоховской небольшой статьи «С опущенным забралом» великий писатель был не прав, нельзя же запретить псевдонимы, существующие во все века во всем мире: Мольер, Вольтер, Стендаль, Жорж Санд, Новалис, Руставели, Навои, Пабло Неруда… Их брали многие и русские замечательные писатели, артисты: от Пушкина («Повести Белкина») и Гоголя до Чехова и Горького, включая таких, как Ахматова, Андрей Белый, Федор Сологуб, Демьян Бедный, Фадеев, и от Василия Ивановича Качалова (Шверубовича) до ныне здравствующего народного артиста СССР Владимира Михайловича Зельдина (В.М. Попова).

Куняев почему-то умолчал о знаменитой полемике. Видимо, и тут хотел представить себя первопроходцем. А начал тему с того, что вот Николай Заболоцкий, Ярослав Смеляков, Леонид Мартынов, Борис Ручьев «хлебнули свою долю лагерной и ссыльной баланды и были запуганы на всю оставшуюся жизнь». Да, хлебнули, но запуганы не были и до конца жизни плодотворно работали, писали прекрасные стихи, первый из них получил орден Трудового Красного Знамени, остальные стали еще и лауреатами Государственных премий. А продолжение такое: «Ну как было на этом трагическом, ущербном для русской поэзии фоне не разыгрывать из себя классиков Кирсанову, Багрицкому, Шкловскому, Сельвинскому, Безыменскому с их ручными псевдонимами?» Во-первых, странно, что русская поэзия представлена патриотом лишь фоном для писателей-евреев, да к тому же и «ущербным». Во-вторых, Шкловский, Сельвинский, Безыменский – это вовсе не псевдонимы, а вот Ручьев – это псевдоним Б.А. Кривощекова. Знать надо родную литературу. В-третьих, пора наибольшего успеха всех названных писателей-евреев, когда они могли бы разыгрывать из себя классиков, приходится еще на то время, когда перечисленные русские писатели не хлебали баланды, а Багрицкий и вовсе умер за несколько лет до этого. Наконец, в таком псевдониме, как «Кирсанов», я, например, ничего «звучного» не нахожу. Вот имя Станислав – это действительно звучно, и надо было беречь щедрый подарок родителей, а не превращать его в кукольного Стасика. Так о чем же речь? Кто на чьем фоне фигурировал?

Но Куняев продолжает свое и, как ныне заведено у них, притягивает религиозный авторитет: "Поразительно глубоко и точно сказал о сущности псевдонимов религиозный философ Сергей Булгаков: «Псевдоним есть воровство, как присвоение не своего имени, гримаса, ложь, обман…» Через его призму Куняеву не видно, ему и в голову не приходит, что ведь псевдонимы брали и русские писатели. Он видит только евреев: «Все „псевдонимы“ ходили с гордо задранными подбородками… Посмотрите, к примеру, на Бенедикта Сарнова или Евгения Рейна…» И опять – пальцем в небо: и Сарнов и Рейн – не псевдонимы, а фамилии, полученные от родителей. Но вот что самое-то комическое: ведь Стасик, как Куняев и сам себя называет до семидесяти лет, и других приучил, – это и есть проклятая Булгаковым «гримаса».

Уверяя, что Цветаева «могла быть сегодня страстной юдофилкой, а завтра антисемиткой», мемуарист, как мне сдается, сам такой. Вот факты. Он приехал из Калуги учиться в Москву. Принят в МГУ, но общежитие почему-то не дали. Столица велика – ищи жилье, где хочешь. Но он поселяется у старого еврея Максима Семеновича. Кто его неволил? Никто. Надо полагать, все дело во взаимной симпатии. Затем решил найти себе литературного наставника, покровителя. В Москве около двух тысяч таких покровителей любой нации. Но Куняев, вначале примерившись к Василию Федорову и Льву Ошанину, в конце концов, выбирает еврея Слуцкого. Почему? Видимо, по взаимному влечению. Надо устраиваться на работу. В Москве были редакции по составу сплошь русские, например «Молодая гвардия» или «Октябрь», где только один Идашкин разнообразил картину. Нет, Куняев поступает в «Знамя». И там видит: «Отделом критики заведует „полужидок“ Самуил Дмитриев, его помощник Лев Аннинский, тоже полукровок. В отделе публицистики сидят Александр Кривицкий, Миша Рощин (Гибельман) и Нина Каданер. Секретарь редакции – Фаня Левина». Что ж, это угнетало юную душу русского патриота? Отнюдь! Закончив приведенное перечисление сотрудников, он радостно восклицает: «Это все наши!» Совершенно как Янкель в «Тарасе Бульбе». Он только что вернулся из города, осажденного запорожцами, и Тарас его спрашивает: «Видел там наших?» – «Как же! – радостно восклицает Янкель. – Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло…»