Огонь под пеплом

– Ни мужчины, ни женщины при этих дворах не составили бы такого жестокого плана, – стал разубеждать его Рапп.

Наполеон хмыкнул.

– Вспомните эту историю с Шиллем.

– Она не имеет ничего общего с подобным злодейством.

Это верно: Фердинанд фон Шилль тоже считал себя избранным судьбой для спасения отечества, однако он не попытался бы пырнуть Наполеона кухонным ножом. Этот прусский лейтенант, дважды раненный в голову при Ауэрштедте и носивший шрам на лбу, точно награду, состоял в Тугендбунде – «Лиге добродетели», поставившей себе целью возродить Пруссию через поддержание немецкого национального духа. Как оказалось, этот дух был еще силен; когда открылась война с Австрией, тут и там начались волнения: в Вестфалии, в Ганновере, в Тироле… Шилль, ставший к тому времени майором, увел свой гусарский полк из Берлина к Эльбе без согласия короля, но не успел к Регенсбургскому сражению. Тогда он решил вести партизанскую войну, а в случае неудачи укрыться в Англии.

В Вестфалии он рассеял войска, отправленные против него Жеромом[5], и реквизировал провиант для своей маленькой армии. Жером назначил за его голову награду в десять тысяч талеров; генерал Мишо разбил его под Магдебургом, но Шилль ускользнул в Мекленбург, заняв Висмар, а оттуда ушел в Померанию. Когда он собирался переправиться на остров Рюген, его настигли голландские войска, спешно собранные в Ганновере генералом Грасьеном и усиленные датским корпусом, который привел из Голштинии генерал Эвальд. Штральзунд Шиллю удержать не удалось. Истекая кровью от ран, он попросил солдата добить его; его отрубленную и заспиртованную голову прислали в подарок Жерому. Офицера-шведа, сражавшегося вместе с Шиллем, расстреляли в Штральзунде, одиннадцать немцев – в Везеле, остальных посадили в крепость или сослали на галеры. Прусский король велел предать имя Шилля, объявленного изменником отечества, позору и забвению, но в Германии распространяют его портреты…

– Что бы вы ни говорили, генерал, меня не любят ни в Берлине, ни в Веймаре, – вздохнул Наполеон.

– В этом я не сомневаюсь, сир, но не любить – одно, а убивать – другое.

– И всё же напишите генералу Лауэру: пусть расспросит хорошенько этого Штапса.

В восемь часов у задней калитки, выходящей на Липовую аллею, остановилась карета, прибывшая из Мёдлинга. Лицо Наполеона просветлело: Мари!..

10

Георг со стоном обхватил голову руками, взъерошив пальцами жидкие волосы. Он даже представить себе не мог, что дела настолько запущены. Отчетности не велось никакой, о чём ни спросишь – положительных сведений нет, ни от кого толку не добьешься! Каковы городские доходы? Каким образом взимаются повинности натурой и деньгами? По каким правилам их раскладывают? В Тверской городской думе не имеют ни малейшего понятия о величине годовых расходов на содержание полиции, съезжих дворов, пожарных команд, ночных сторожей, на ремонт мостов и перевозов через Волгу, Тверцу и Тьмаку, не говоря уж про приходские училища, богадельни и лазарет. В ответ на его запросы посыпались пустые отписки, составленные к тому же таким казенным языком, что принц Ольденбургский не мог уразуметь смысла даже извлечений из них, сделанных старательным секретарем. Он занимается сегодня всего два часа, а голова уже трещит, как спелый арбуз!

– Ка-тень-ка! – позвал Георг.

– Я здесь, Жорж! – отозвался веселый звонкий голос из соседней комнаты, где Екатерина Павловна устроила свой кабинет; его дверь всегда была полуоткрыта.

Через минуту явилась она сама – в утреннем платье абрикосового цвета, с карандашом в руке.

– Замучили тебя, бедного?

Она поцеловала мужа в лоб.

– Один пишет одно, другой – полностью противоположное, – пожаловался ей Георг. – Как понять, кто правду говорит, а кто обманывает?

– Я давно говорила брату, что в России нужно ввести судебные поединки: это единственный способ покончить с криводушием, но он и слушать не хочет. Даже дуэли запретил. Однако господа офицеры всё равно стреляются из-за вопросов чести. У нас в России, Жорж, любой несправедливый закон исправляется его неисполнением.

Она говорила полусерьезно-полушутя; ее жизнерадостность оказалась заразительной. Георг повеселел и нежно поцеловал ей руку.

В дверь постучали, вошел лакей:

– Господин Лубяновский с докладом! – объявил он.

Статс-секретарь принца Ольденбургского, молодой человек лет тридцати с небольшим, невзрачной наружности, с мелкими чертами лица и бесстрастным взглядом, почтительно поклонился великой княгине и принцу и положил на краешек стола стопку бумаг, подготовленных для подписания: он заведовал письмоводством в обеих экспедициях, над которыми начальствовал принц, – водяных и сухопутных сообщений, а кроме того, был управляющим его делами как генерал-губернатора. Выслушав его краткие пояснения, Георг подписал все бумаги, а затем достал папку из ящика стола.

– Я прочел вашу записку и согласен с нею.

Лубяновский поклонился.

– Изготовьте представление его императорскому величеству о необходимости учредить Комитет о благоустройстве Твери из дворянских депутатов, купцов и домовладельцев по выбору общества.

– Слушаюсь.