Огонь посредине зимы

Сон не шел. Отцовская кровать казалась неудобной, жесткой. Он ворочался с боку на бок, потом и вовсе уставился в потолок, на темные балки из мореного дуба. Да и как можно заснуть, если, возможно, именно здесь испустил дух отец! Умом Рудольф понимал, слуги давно прибрались, сменили белье, но сердцем… Или дело вовсе не в отце, а в том, что за пять лет он отвык от прохлады Сайратина. Сейчас разожжет камин…

– Что за запах?

Едва уловимый, сладковатый, он болью отзывался в висках.

Рудольф поискал глазами курительницу, но ничего не нашел. Пригрезилось на нервной почве? Или воспаленный бессонницей разум сыграл с ним злую шутку?

Он наклонился, чтобы подбросить в камин дров, и покачнулся от нахлынувшей удушливой волны.

– Задница Лая!

Чтобы не упасть, Рудольф ухватился за кресло. Спальня поплыла перед глазами: старинная кровать под малиновым пологом, мебель с ножками-лапами. Зеркало над камином отразило полубезумный взгляд.

Рудольф рывком, через силу, поднял себя на ноги и упал в кресло. Его прошиб холодный пот, тело колотило как лихорадке.

Противный запах ослаб, но все еще молоточками стучал в висках.

– Ни минуты здесь больше не останусь!

Дождавшись, пока мир перед глазами снова обретет четкость, Рудольф, пошатываясь, встал, нащупал колокольчик. Тот лежал на небольшом наборном столике возле камина.

– Подготовьте мою бывшую спальню. И хорошенько здесь проветрите!

Разумеется, Рудольф ничего не стал объяснять прислуге, зато к матери у него накопились вопросы. И задать их нужно сейчас, до отъезда. Потуже затянув пояс халата, Рудольф отправился прямиком в покои Луизы. На правах сына он мог явиться к ней в подобном виде, хотя мать наверняка не одобрит.

Дурнота прошла, стоило ему выйти из спальни, что наводило на невеселые мысли. Они приобрели совсем скверный оборот, когда Рудольф застал мать сидящей на корточках перед камином в гостиной. В нос ударил запах жженой бумаги.

– Что ты делаешь?

Луиза вздрогнула и обернулась. Из ее рук выпал конверт с черной печатью – такими пользовались в государственных и общественных учреждениях.

– Ты напугал меня!

Она тут же нацепила маску суровости и предала конверт огню.

Рядом с матерью, на полу, Рудольф заметил небольшую стопку бумаг. На верхней стояла печать Лерганов. Остальное, очевидно, Луиза успела сжечь.

– Что. Ты. Делаешь? – сложив руки на груди, сурово повторил Рудольф.

– Избавляюсь от ненужных бумаг.

– Позволь мне взглянуть.

Он шагнул к ней с протянутой рукой.

– Это личное.

Луиза быстрым движением швырнула всю стопку в огонь. Мгновенно вспыхнув, она затрещала, обратилась в пепел.

– Слишком много странностей, не находишь?

Рудольф с сожалением смотрел на поглотивший бумагу огонь. Теперь содержание писем не восстановишь.

– Я нахожу, – Луиза аккуратно поднялась на ноги и помешала пепел кочергой, – что человеку твоего происхождения не пристало разгуливать по дому в таком виде. Если не стесняешься меня, подумай о сестре. Она невинная девушка!

Выходит, Евгения до сих пор не замужем. Хорошо!

– И чем же мой халат угрожает ее невинности?

– Прекрати паясничать! Твой отец не позволял себе появляться в таком виде даже передо мной. Оденься, не заставляй свою сестру краснеть!

Рудольф поражался умению матери ловко менять тему разговора. Как хитро она ушла от ответа на неудобный вопрос, сделала его виноватым! И все же Рудольф не отстанет.

– Боюсь, Евгении здесь нет, поэтому тебе придется еще немного потерпеть, мама. И я по-прежнему желаю знать, почему ты сожгла те бумаги. Я видел черные печати…

– А, – отмахнулась Луиза, – старая переписка! Твой отец не состоял ни в каком тайном обществе, не нарушал законов. Впрочем, ты сам через два часа в этом убедишься.

– А остальное?

– Любовные письма его женщин.

Не родись Луиза в семье графа, употребила бы другое слово.

– Хорошо. – Объяснение матери показалось ему разумным. – А как насчет спальни отца? Я пробыл там не больше получаса и заработал удушье.

– Удушье?

Луиза побледнела, шагнула к нему, торопливо ощупала.

– Где болит? Тебе плохо? Послать за мэтром Одушем?

– Нет, уже все прошло. Тот запах…

– Запах?

Пальцы матери болезненно сжали его запястья. Спохватившись, она убрала руку, но на коже Рудольфа остались две красные отметины.

– Цветы. Полагаю, дело в цветах, – отведя взгляд, пробормотала Луиза. – На похороны прислали множество венков, даже от королевской семьи. Их сложили в спальне… Евгения, где тебя носит, дрянная девчонка, Рудольф вернулся!

Она бросилась навстречу дочери, нерешительно замершей на пороге комнаты.

Если Рудольф пошел в отца, то Евгения унаследовала внешность матери и преумножила ее, увы, не в лучшую сторону. Худая, высокая, ростом с брата, с белоснежными волосами, практически сливавшимися с кожей бровями и ресницами, она напоминала спиру. Острые ключицы резко обозначились под тканью траурного платья – будто Евгении не двадцать, а по-прежнему четырнадцать. Она держала в руках лампадку с изображением солнца. Такие ставили на могилы усопших.

– Вот. Это тебе. – Евгения протянула лампадку Рудольфу. – Я подумала, у тебя нет.

Она говорила тихо, избегала смотреть ему в глаза.