Огонь сильнее мрака [СИ]

Джон зажмурился и представил, что спит, но ничего не вышло. Как наяву, ревела толпа арестантов, простиралась и рвалась незримая сеть, дёргался, выплёвывая пули, ствол револьвера. Белели в тёмной каморке глаза Винпера, и слышался его хриплый кашель. Кисет табаку, вспомнил Джон. Вот с чего всё началось. Он попросил, я дал, и никто не догадывался тогда, как обернётся дело. Хотя, пожалуй, Винпер всё равно долго не протянул бы, доходяга несчастный… Джон вздохнул, перевалился на бок. Картины сменились: замаячил серо-черный песок, предутренний сумрак, нездешний рассвет, мёртвое тело Хонны на земле. Перевернулся на другой бок. Толпа, крики, выстрелы, дубинки, оскаленное лицо Джил. Улёгся на спину. Песок, сумрак, мёртвый Хонна. Розовато-белая кровь, бегущая из пореза. Арестанты. Незримая сеть…

Это случилось, когда в окно заглянула полнотелая, едва подавшаяся на убыль луна. Джил одним движением сбросила одеяло, потянулась — она спала нагишом — и, перекатившись, взобралась к нему на бёдра.

— Всё равно ведь не спишь, — шепнула она.

— И ты, — сказал Джон.

— И я, — согласилась Джил.

Она принялась двигаться плавно и неторопливо, как река, которая когда-то приняла её и на долгие годы стала ей домом. Лунный свет играл с темнотой, оглаживал то шею русалки, то запрокинутое лицо, то полумесяц груди. Джон искал её руки, сжимал, но она отнимала ладони, упиралась в спинку кровати, чтобы ловчей было продолжать знакомый им обоим медленный танец. «Хочет меня отвлечь, — решил Джон, — утешить. Сама, может быть, хочет отвлечься… Будь я проклят, если позволю этому дерьму встать между нами». Но — вот беда — он не мог бросить думать, бросить вспоминать. Предутренний бриз. Мокрый песок. Алая лента восхода. Умирающий бог, который всю жизнь хотел счастья для других и погубил их этим счастьем. Репейник вспоминал белую влагу, на глазах претворявшуюся в бурую ржавчину. Свист ветра в ушах. Беззвучный, оглушающий взрыв изнутри…

Джил вздохнула, вцепилась ногтями Джону в плечи, задела повязку. Он тихо зарычал, но не сбавил темп. Это было непривычно, сбивало с толку, но память не оставляла его, стучала изнутри в череп, заставляла пережить всё заново, как тогда — а здесь и сейчас его не оставляла Джил, настойчиво добивалась ответа, двигалась всё быстрей. Он снова взрывался изнутри, распадался на мириады частиц, слышал шёпот древних слов — а Джил, работая бёдрами, дышала ему в лицо сладким ароматом тины и кувшинок. Он созерцал неповторимо прекрасные фигуры, чертежи мироздания — а Джил, предчувствуя победу, тянулась вверх, купалась в лунном свете. И тот в миг, когда в голове у Джона взошло ослепительное солнце Разрыва, Джил вскрикнула и замерла. Всё во вселенной стало цельным и безошибочным, надёжным и верным. Стало прекрасным.

И медленно-медленно отступило.

Джил, тяжело дыша, сползла на смятые простыни. Подняла руку ко лбу и тотчас уронила. Безвольно откинула колено.

— О, — сказала она. — Ох.

Джон привычно обнял её и заметил, что русалка мелко дрожит.

— Ты чего? — удивился он. Джил как-то странно качнула головой, словно у неё не было сил двигаться.

— Так сейчас было… — выдавила она. — Да. Ничего себе.

Он наклонился над ней, поцеловал, но губы Джил оказались сухими, холодными и не ответили на поцелуй. От неё сильней обычного пахло кувшинками.

— Эй, — позвал Джон, — всё в порядке?

Она сглотнула, прочистила горло.

— Да. Я… Да.

Джон накрыл её одеялом. Джил глубоко вздохнула и вытянулась, по-прежнему дрожа. Ничего было не в порядке. За много лет их постельных танцев он много раз видел, как бывает в порядке, и знал, что вот сейчас ни хрена в порядке не было. Джил тихо всхлипнула.

— Легко-то как, — вдруг сказала она. — Джонни, как сладко. Будто солнышко взошло. В душе самой. Теперь всегда так будет? Ох…

Она с трудом повернулась набок, прильнула к нему холодным, содрогающимся телом.

— Только вот чего-то знобит, — пожаловалась она.

Джон плотнее натянул на неё одеяло, нашёл ладони, принялся греть в руках. Он ещё ничего не понимал. Не хотел понимать. Но уже вспомнил, от кого слышал похожие слова.

— Джонни, — позвала Джил.

— А?

— Я тебя люблю.

Джон глубоко вдохнул — с таким трудом, будто воздух стал водой.