Огонь в океане

Еще на окраине села Жамуж мы услышали причитания. По мере того как мы шли по селу, они становились все громче, пока не слились в один крик, от которого, казалось, стыла кровь. Я почувствовал, как затряслись колени. Идти дальше не хотелось. Дедушка, увидя мое замешательство, тихонько подтолкнул меня и буркнул:

— Ну, ну, не бойся!

Около дома покойника было особенно шумно. Сюда отовсюду подходили люди. У ворот все они принимались еще громче плакать, восклицать, бить себя по лицу руками. Женщины царапали щеки; у многих по лицу текла кровь.

— Теперь плачь как можно громче, — напомнил дедушка тете Федосии. — Чем громче, тем лучше.  А ты, — обернулся он ко мне, — можешь не плакать, но и не проказь.

Напоминание это было излишним. Я и не думал проказить, меня обуял страх.

В мачубе на скамьях был установлен гроб с умершим. В помещении был полумрак, поэтому, войдя с улицы, я не мог рассмотреть лица покойного.

Дедушка подошел к гробу, постоял около него с минуту, затем трижды перекрестился, прося бога указать покойнику путь в рай, и вышел во двор.

Я поплелся за ним, а тетя Федосия присоединилась к женщинам, сидящим с распущенными косами полукругом возле гроба. Одна из них сообщала подробности из жизни умершего, а остальные через определенные промежутки громко всхлипывали.

Во дворе плакать не полагалось. Все стояли и молились богу, умоляя его указать умершему дорогу в рай.

Во двор вышел огромный сухощавый мужчина с длинным лицом. Голос у него был такой пронзительный и напористый, что все остальные голоса казались по сравнению с ним еле слышными. Козья шкура на его плечах от крика приподнималась, глаза выкатывались. Казалось, он хочет на кого-то напасть.

Я инстинктивно прижался к дедушке. Страшный человек прошел мимо нас.

— Габо идет, Габо! — прошептал стоящий рядом с нами старичок, показывая на страшного человека пальцем. — Вот у него голосок, так голосок. Настоящий мужчина!

Вернувшись из мачуба, Габо стал рядом с дедушкой, опершись о свою длинную муджвру. Я успокоился: человек этот казался страшным только тогда, когда причитал. Он наклонился к дедушке и совершенно изменившимся, тихим голосом произнес:

— Хороший был человек покойник, да и в хорошее время умер. Многих в Сибирь пошлют, а там и хоронить некому. Как собаки мрут, их в реку бросают или волкам на съедение дают. Большевикам  всем придется в Сибирь идти, всем. Уж с ними-то Игнатэ церемониться не станет, — продолжал Габо.

— Игнатэ и с другими церемонится только ради взяток, двенадцать молний ему на язык! От него милости не дождется даже собственная мать, — ответил дедушка.

— Что ты, Гиго! Посмотри, как хорошо мы живем сейчас, давно никого не арестовывали. А Игнатэ хорошо ко всем относится, — сказал Габо и посмотрел вокруг себя, как бы ища поддержки. Но все вокруг молчали.

Молчание прервал дедушка:

—  «Поп сыт, думает, и дьякон сыт», — гласит пословица. Ты живешь хорошо, думаешь, что и все так? А нам сейчас уже все равно жить или не жить. Говорят, что в Сибири не хуже, чем у нас в Сванетии.

Услышав слова дедушки, несколько мужчин перекрестились. Кто-то громко произнес:

— Великий Шалиани, избави всех наших близких от Сибири...

— Эх, Гиго, Гиго, стар ты, а вразумить своих сыновей не можешь! Погубят весь ваш род Аббесалом и Ефрем. Большевики прокляты богом, — не унимался Габо.

— Эх, Габо, Габо, хоть ты и не так стар, как я, но зря связал свою судьбу с врагами сванов! Мудрая пословица говорит: «Не лезь туда, куда голова не лезет — голову потеряешь». Смотри, народ наш долго терпел. Может так случиться, что вместе с приставом и всех вас, подхалимов, уничтожат... Берегись!

— Ах ты, гвеф из гвефов! Как смеешь мне угрожать, безбожник! — закричал своим страшным голосом Габо.

Он сделал угрожающий жест, а дедушка, в свою очередь, схватился за рукоятку кинжала, отбросив в сторону муджвру. Не знаю, чем бы кончилось все это, но стоявшие вокруг напомнили, что надо уважать покойника, непристойно у гроба ссориться. Я поднял дедушкину муджвру и подал ему. Он  никак не мог уняться и бросал вслед оттесняемому народом Габо:

— Вы все Абхалиани, вся ваша семья — враги бедных сванов. Придет время — в Ингур сбросим!

Габо, находящийся уже на другом конце двора, потрясая своей муджврой, кричал:

— А вы, Иосселиани, бунтари! Вы всегда против всех властей. Вас в Сибирь надо. Там ваше место!

— Добрый день, Гиго! — как из-под земли вырос Теупанэ. — Умер Зураб, а? Дорога ему в рай, хороший был человек... очень хороший!

— Да, хороший был человек! — отозвался дедушка, успокаиваясь.

— Зачем ты поссорился с Габо, ведь он завтра все передаст приставу, — покачал головой Теупанэ.

— Тысячу молний на голову его матери! Я уже стар, мне ничего, не страшно, со мной ничего сделать нельзя.

— А дети? Их жалко...

— За детей дети и отомстят. Их у меня много! — гордо ответил дедушка.

Где-то затянули протяжную похоронную песню — зеар. Песня была как живая; она то взлетала в высь, то замирала и была чуть слышна. Слов у нее не было, она была немой, но и без слов она звучала скорбно и взволнованно.