Огонь в темной ночи

Жулио старался не поддаваться ее чарам, ему постоянно приходилось сдерживать себя. Он редко садился за инструмент, и то лишь, когда в пансионе никого не было и ему не грозила опасность быть застигнутым врасплох, или же когда он считал, что может поддаться колдовскому очарованию музыки без особого риска.

Он придвинул стул, и от резкого движения прядь волос упала ему на лоб. Пальцы Жулио извлекали звуки самых разных регистров, и эти звуки, разрозненные и неуверенные, точно ожидали, что он соединит их в единое целое. Присутствие Марианы, не Принадлежавшей к этому утонченному, неуловимому миру, вызвало в нем досаду. Он уже раскаивался, что привел ее сюда. Сделал он это только потому, что правила приличия не допускали присутствия девушек в жилище мужчины, и ему хотелось посмотреть, как она будет вести себя, и в то же время бросить вызов общественному мнению. То были редкие минуты, когда он мог наслаждаться уединением, труднодостижимым где-нибудь в другом месте, кроме пансиона. Уединение это Жулио всеми силами защищал, хотя он и желал сблизиться с сокурсниками, заразить их своими идеями, своей мятежностью, а от них позаимствовать общительность, которой ему так не хватало. Но после проведенных вместе с ними часов в душе у него почти всегда оставался осадок усталости и разочарования; день за днем энтузиазм его угасал, наталкиваясь на непреодолимую стену условностей; его товарищи, в большинстве своем сынки крупной буржуазии, вели себя в университете так, будто он был феодальным владением, всецело принадлежащим их касте, и одновременно местом, где им предоставлялись все привилегии, отнюдь не совместимые с общественной моралью, законными хранителями которой они себя считали.

Жулио не сомневался, что Мариана принадлежала к этой среде. И поэтому он раскаивался в том, что был откровенен с ней. Теперь ему хотелось сказать ей какую-нибудь грубость, чтобы она обиделась и ушла. Ко даже если бы Мариана не была назойливой или если бы он не был чужим в том мире, где она, вероятно, сформировалась, присутствие девушки все равно тяготило бы его. Когда Жулио внезапно охватывала тоска, он не выносил присутствия свидетелей и любопытных. Одиночество было для него пристанищем, и только музыка не противоречила овладевающей им умиротворенной меланхолии или дикарской нелюдимости. Жулио вяло, без вдохновения брал аккорды, еще пытаясь избежать колдовской власти музыки; поковырял пальцем пыль в щелях между клавишами, и внезапно, в каком-то бурном порыве, лицо его изменилось, пальцы исполнились отчаянной решимости, и стремительно, неудержимо хлынул поток звуков. Музыка наполняла комнату, с яростью ударяясь о стены, о предметы, едва не пробивая в них брешь. Десяток неистовых пальцев увлекали за собой все тело и тут же спешили обратно, в нижний регистр, чтобы оживить затихающую бурю. Октавы боролись за свое господство, левая рука, одержав победу, тут же возвращалась к нервно ударявшей по клавишам правой. Потом, так же внезапно, пальцы замирали в неподвижности. Напряжение начало спадать. Жулио поднял глаза на эстамп, стоящий на пианино под стеклом, — на нем были изображены ручей, мост, корова и пастух, водяная мельница среди зарослей кустарника, — и от рун, от усмиренных глаз потекла спокойная мелодия, звуки гармонировали со свежестью воды на картине. Но тут Жулио снова склонил голову к клавиатуре. Он все никак не мог успокоиться. Жизнь беспощадна, это борьба, а не отрешение от нее посредством этой глупой музыки. Он глядел в безгранично горестное лицо гипсового Бетховена, в то время как руки его все еще выводили нежную мелодию, и этим немым призывом, казалось, желал выразить в музыке героическое напряжение, которого требовала жизнь.

Мариана опустилась возле него на корточки. Она была ошеломлена. С музыкой нахлынули воспоминания о далеких днях, сотканная из времени, облаков и видений детства нежность, и все это погружало ее в мечты, как вдруг резкий диссонанс разрушил призрачный мир. А за ним последовали другие аккорды, властные, отдающиеся в ушах, точно удары молота, пока последний звук не замер в воздухе.

Мариана была бледной от волнения, глаза ее потемнели. Она оперлась руками о колени Жулио, чтобы выразить ему все свое восхищение. Жулио поднял руку и с размаху опустил указательный палец на клавишу, не отнимая его, пока отзвуки окончательно не растворились в тишине. Он повернулся на стуле, отодвигаясь от девушки, и взял пачку сигарет. Мариана наблюдала, как он, закурив, взял в рот сигарету чуть ли не до половины и тут же выбросил ее, скомканную, на дно пепельницы. Мариана загасила сигарету, так как дым, поднимавшийся из пепельницы, разъедал глаза.

Зачем ты всегда притворяешься, Жулио?

Мариана скрестила руки на груди, не скрывая своего восторга.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не знала… о твоем увлечении.

— Это помогает мне преодолевать отвращение к трупам. А также развлекать сентиментальных девиц.

Она вскочила как ужаленная, снова задетая резкостью его слов, и выбежала в коридор. Когда Жулио взял ее за руку, он увидел на глазах ее слезы.