Огонь в темной ночи

Зе Мария уже не мог вынести ни этих слов, ни немого укора доны Луз. Он уйдет. У него нет ничего общего с ними. Ни с ними, ни с кем-либо другим. Однако Дина вдруг резко притянула его голову к себе и поцеловала в щеку. В тот же миг Зе Мария почувствовал облегчение. Да, он принадлежал им: они были людьми того же круга, что и он; чтобы понять это, не нужно было слов. Он нежно взял руки девушки и поднес их к своему лицу.

— Ты должна немного отдохнуть.

Между тем мать теперь казалась раздраженной. И, несмотря на необычные обстоятельства, в которых они очутились, не смогла удержаться от упреков.

— Сеньор доктор не должен был допускать этого. Она в бреду, и вы не должны были воспользоваться этим. Не должны. Все мужчины свиньи.

VII

Зе Мария время от времени посещал Карлоса Нобрегу. Они мало разговаривали. Скульптор понимал, что Зе Мария желал только сменить обстановку и находиться в компании того, кто бы не мешал ему привести в порядок свои чувства.

Пока хмурый студент возлежал на диване или на лужайке в поисках иллюзорного спокойствия, Карлос Нобрега делал наброски скульптур или картин, которые никогда не доводил до конца. В последнее время в его живописи наблюдался какой-то странный беспорядок: теперь он не рисовал, как ранее, гармоничные тела; сейчас его фигуры были, так сказать, увечными и, казалось, имели только или глаза, или руки, или рты в навязчивом, едком колорите. Некоторые из этих эскизов были незаконченными, когда мазки становились резкими, острыми, когда они разрушали все то, что не смогли выразить. Нечто пораженческое, патетическое проглядывало в этих экспериментах. Но Зе Мария был чересчур занят своими мыслями, чтобы обратить внимание на изменившуюся манеру в живописи Карлоса Нобреги.

Однажды вечером Зе Мария нашел его окруженным соседскими ребятами. Они служили ему натурщиками для большой картины, на которой их тела появлялись изуродованными, с глазами, выражавшими удивление и страх. Карлос Нобрега смутился, будто Зе Мария застал его в момент свершения тяжкого преступления. Напрасно старался он отвлечь внимание студента от холста.

— Не обращай внимания на эту забаву. Я немного развлек их. — И, пряча картину среди других набросков, он грубо прогнал мальчишек: — Идите. Уходите отсюда.

— Пусть ребята останутся.

— Нет, нет, пусть они уходят.

Между тем Зе Мария принялся рассматривать последние эскизы скульптора, отвергая его настойчивые приглашения пойти посмотреть восхитительный дикий цветок, расцветший этим утром.

— Подождите немного. Я не прощу вам того, что вы запрятали эти картины.

— Запрятал?.. — И понял, что ему не удастся отвлечь студента.

— Нобрега, что с тобой?

— Ничего, я прекрасно себя чувствую. Правда, сегодня я проснулся в несколько подавленном состоянии.

— Я говорю не о здоровье. Я говорю вот об этом.

— Они приходят сюда. Я их рисую.

— Но вы рисуете их сознательно. Вы хотите рисовать их такими!

Нобрега сел на скамейку. Открыл книгу и раздраженно принялся листать ее. Он чувствовал себя пленником этого упрямого парня. И уже был готов сдаться.

— Пожалуй. Люди меняются. Я рисую свой мир: свой барак, их бараки, их печали. Раньше я не обращал внимания на эти вещи. Но нельзя не замечать долгое время каждодневную действительность. Теперь уже трудно закрывать глаза на это. Теперь мой взгляд обращен туда, где я живу.

— Несколько дней назад нас посетил некий Марины). Он приехал на одном поезде и уехал на следующем. Падающая звезда, одна из тех, которых Жулио вынимает из кармана своей жилетки на удивление окружающих. По-видимому, он с удовольствием посмотрел бы ваши вещички.

— Я рисую только для себя. Кажется, я имел уже случай сказать вам, что я художник-любитель.

Едкий дым от сигареты Зе Марии, распространявшей запах табака, какой курят рыбаки, поднимался спиралью в направлении художника, и тот разгонял его легкими взмахами руки.

— Вы же не скажете, что в этих картинках чувствуется чье-то влияние, о котором Жулио давно мне говорил в кафе! — Нобрега стоял на своем с неподдельным беспокойством: — Вы не считаете меня таким восприимчивым к чужим проповедям, не правда ли? То, что я рисовал раньше, было совершенно другим.

Зе Мария согласился кивком головы.

— Я хорошо это знаю. Но доставьте мне удовольствие услышать это из ваших уст.

— Я не знаю почему. Боюсь, что я потерял свою независимость, свою истину.

— Никоим образом. Ваша живопись разящая. И правдивая.

— Этого недостаточно. Прошу вас больше не говорить об этом.

— Но эти наброски восхитительны! Доведите их до конца.

Нобрега пригладил волосы рукой. Глаза его затуманились. Встал, сделал несколько шагов; затем, зажигая плитку и повернувшись спиной к Зе Марии, сказал:

— Все это не годится! Не хватает зрелости. Жулио прав. — И добавил печальным голосом: — Есть вещи, которые нельзя выдумывать. — Зе Мария ничего не ответил. Он прислонил холсты к стене. Ему больше не хотелось видеть ни одной картины: он внезапно почувствовал себя лишенным чего-то очень важного.

— Идемте же посмотрим ваш цветок?