Огонь в затемненном городе

Это случилось, когда мы всем классом ходили на экскурсию в музей. Наш городской музей весьма мал — все вещи, так называемые экспонаты, помещаются в трех комнатах. Поэтому экскурсия длилась не так уж долго, и к началу следующего урока мы вернулись в гимназию. Войдя в свой класс, мы сразу увидели — на доске написано сообщение Советского Информбюро.

Всего несколько строк: уничтожено столько-то вражеских танков, самолетов и другого военного снаряжения. Убито и взято в плен столько-то и столько-то фашистских солдат и офицеров. Освобождено столько-то поселков и деревень.

Гуйдо тут же побежал в учительскую. Директор лично прибыл на место происшествия и незамедлительно начал расследование.

Но никакого толку он не добился. Перед тем как пойти на экскурсию и при выходе из музея классная руководительница пересчитывала нас. В классе никто не оставался. Олев в этот день вообще не был в школе по болезни. Правда, один только я знал, что он не так уж серьезно болен.

В гимназии царило оживление и возбуждение.

ВОЕННОПЛЕННЫЕ

Снег уже выпал, и иногда, вечерами, садовая изгородь потрескивает от мороза. Немцев ждет новая злая зима. О молниеносной войне они, конечно, больше и не мечтают.

Немцам трудно. Но еще трудней всем тем, кто вынужден жить под немецким игом, особенно военнопленным.

Насколько мне известно, имеются какие-то международные правила обращения с военнопленными. Но фашисты не признают никаких правил. У них свои законы, очень жестокие.

Военнопленных привезли в наш город особым поездом в товарных вагонах с решетками на окошечках. На окраине города их заставили быстро построить для себя несколько длинных бараков; там они теперь и ютятся в жуткой тесноте. Вокруг бараков высокий забор, обнесенный колючей проволокой, а на сторожевых вышках бессменно дежурит охрана.

На пленных страшно смотреть — кожа да кости. Они едва передвигают ноги. А конвой кричит, чтобы шагали быстрее.

Пленные как будто и не слышат. Они просто не в состоянии идти быстрее. Настолько они отощали и измучены. Иногда случается, что кто-нибудь из них на ходу падает и остается лежать неподвижно. Для подобных случаев у пленных с собой имеется особая тележка с высокими бортами. Ее по очереди волокут те военнопленные, у которых еще сохранилось немного сил. Упавшего на дороге поднимают и кладут в тележку.

У нас прозвали эту тележку «повозкой для мертвецов».

Когда моя бабушка впервые увидела военнопленных через окно, она покачала головой и сказала, вздыхая:

— До чего же грубыми стали немцы.

— Разве раньше они были другими? — спросил я.

— Ну, такими ужасными они точно не были, — убежденно сказала бабушка.

Она помнит еще те времена, когда мой дедушка был молодым и находился в плену у немцев. Это случилось в первую мировую войну. Дедушку тогда просто передали на один немецкий хутор — работать. Не было около него ни конвоя, ни колючей проволоки. Вместе с другими людьми он выполнял на хуторе всякую работу и ел за одним столом с хозяйской семьей. А перина у него в постели была до того мягкой, что поначалу, с непривычки, он даже не мог спать.

Мы с бабушкой смотрели в окно, как пленных под конвоем ведут на работу. Один из них выбился из сил и чуть отстал, а конвойный зверски ударил его ногой.

Тогда я подумал, что такими зверями делает людей фашизм. Не имеет значения — ты немец, или эстонец, или любой другой национальности, но, если ты становишься фашистом, ты перестаешь быть человеком. Я сказал об этом бабушке. Бабушка считает, что человек должен всегда оставаться человеком. И тогда я еще подумал: самое страшное, что фашисты внешне похожи на остальных людей.

Военнопленных заставляют убирать с улиц снег. Прохожие время от времени дают иному пленному кусок хлеба или еще что-нибудь съедобное. Делать это запрещено, и конвойные каждый раз кричали людям, чтобы они отошли подальше. Но, несмотря на запрет, военнопленным все-таки кое-что подавали.

Однажды военнопленные чистили снег возле нашего дома. Было очень холодно. Лопат пленным хватало, но вот рукавиц почти ни у кого не было. А руки у них полиловели и одеревенели от холода.

И тут мама сказала мне:

— У нас есть пара папиных варежек. Может, отнесешь их какому-нибудь пленному?

Меня обрадовало, что мама согласна подарить папины варежки военнопленному.

Я накинул пальто и взял отцовские варежки. Они были еще совсем новые и с очень красивым узором. Я хотел было уже выскочить во двор, но вдруг вспомнил, что в кладовке у нас лежат два яйца, которые снесла Кыка. В каждую варежку я положил по яйцу.

Посреди двора стояла Дорит и кормила голубей.

— Гули-гули-гули-гули! — звонким голосом звала Дорит.

В одной руке она держала кусок хлеба, другой отламывала от него крохотные кусочки и кидала на снег.

— Гули-гули-гули-гули!

Голуби слетелись к ней. Да и почему им было не слетаться? Ведь около них не было конвоя, который запрещал бы им подбирать со снега крошки хлеба.

— Гули-гули-гули-гули!

Я посмотрел, как голуби сновали вокруг ног Дорит, и пошел к воротам.

И тут вдруг я увидел глаза.

Голодные глаза. И очень усталые.