Огонь войны (Повести)

«Максим» прижимал немцев, не давая им поднять даже головы, и взвод почти без потерь дошел до назначенного места и, используя пахнущие гарью воронки, занял оборону. Это была явно невыгодная позиция — немцы находились не только впереди, в кукурузном поле за противотанковым рвом, но и слева, за насыпью шоссе.

Теперь Генджи окончательно пришел в себя. «Жив, я жив — нарастало в нем радостное чувство, — и снова в бою!» Ровно и сильно билось сердце, цепко следили за всем происходящим глаза, руки сжимали автомат, а ноги — только дай приказ — готовы были снова понести его под огнем вперед. И это радостное, какое-то праздничное чувство, и сознание своей готовности все преодолеть, все вынести и сделать, что приказано, и то, что, несмотря на грохот боя и посвист пуль, он совсем не ощущает близости смерти, все это было удивительно и совсем не похоже на его представление о войне.

Генджи казалось, что в бою сразу станет виден человек — трус побледнеет и не сумеет сдержать дрожь, храбрец с горящими глазами будет идти во весь рост под пулями, предатель поднимет руки. Но он видел вокруг только напряженные, сосредоточенные, полные отчаянной решимости лица, в общем-то, совсем обыкновенные, почти такие же, как в поле, во время посевной. И сам он основательно зарывался в землю, чтобы уберечь себя от пули или осколка, и поднимался, и бежал, как только приходил приказ наступать.

— Ты не боишься смерти? — с недоброй усмешкой спросил его Хайдар, когда они расставались.

— Я хочу жить. Но место джигита сейчас в бою, — ответил тогда Генджи.

— Ты не ответил на вопрос, — настаивал Хайдар. — Всякие высокие слова я тоже умею говорить. Но признайся — ты боишься умереть?

— Все когда-нибудь умрут.

— Но одно дело умереть в семьдесят лет, другое — в семнадцать. Ты хоть раз целовал девушку?

Генджи потупился.

— Зачем ты об этом?

— Вот видишь, — обрадовался Хайдар. — Ты еще не изведал всех прелестей жизни, ты, как цыпленок, вылупившийся из яйца, не знаешь, как прекрасен мир. Вот почему ты рвешься в бой, навстречу смерти. И может случиться, что ты так никогда и не узнаешь сладости любви, А женщины… Нет, тебе не понять. Знаешь на кого ты похож? На миллионера, который не знает о своем богатстве. Хотя таких, наверное, не бывает.

— Что ты все пугаешь меня? — скрипнув от злости зубами, сказал Генджи.

Хайдар засмеялся.

— Чудак ты! У тебя есть самое большое богатство, которым может обладать человек, — молодость. А ты собираешься швырнуть его собаке под хвост.

— Самое большое мое богатство — не молодость.

— А что же?

— То, что дорого и молодым и старикам. Родина.

Хайдар тихо засмеялся.

— Так нельзя спорить, мальчик. Что Родина священна, я знаю не хуже тебя. Только зачем поворачивать так разговор? Мы же ведем речь о храбрости и трусости, об их корнях. Я утверждаю, что только не знающий цену жизни может не дорожить ею.

Генджи вскипел.

— А я считаю, что человек, который вот так рассуждает, когда Родина в опасности…

Но Хайдар хмыкнул, покачал головой и пошел прочь.

Атака не удалась. Взвод Сатыбалдыева, потеряв несколько человек убитыми, отходил к своим окопам. Ложась, отстреливаясь из автомата, снова пробегая несколько шагов, Генджи почти добрался до траншеи, как вдруг услышал вскрик странный, приглушенный. Он обернулся, шаря глазами по неясной, подернутой сумерками земле, и увидел ефрейтора Рябоштана. Тот, видимо, мучимый невыносимой болью, метался, рвал на себе гимнастерку. Вещмешок на его спине дымился. «Там же патроны, может, даже гранаты», — мелькнуло в голове у Генджи. И уже не думая о чем-другом, боясь опоздать, кинулся назад, туда, где, вздымая фонтанчики земли, ложились немецкие пули. Он не заметил фашистского пулеметчика, который повернул ствол и прицелился. Доли секунды решили исход поединка: Генджи упал возле Рябоштана, над ним с запоздалым свистом пролетела стая пуль. И лишь одна, чиркнув по рукаву, сорвала кожу.

Отбросив в сторону дымящийся вещмешок, Генджи поволок раненого в сторону своих позиций.

Позже, когда брали его санитары медсанбата, Рябоштан, словно слепой, наощупь отыскал ладонь Генджи и слабо пожал ее своими горячими пальцами.

— Ты у меня из кармана достань, — сказал он, — сверточек там…

Что-то тяжелое было завернуто в платок.

— Что это? — спросил Генджи.

Ефрейтор снова пробежал пальцами по его руке сверху вниз.

— Возьми себе. Пригодится.

Это был маленький трофейный револьвер.

Как-то Рябоштан, солдат бывалый, прошедший, как говорится, огонь и воду, сказал ему: