«Огонек»-nostalgia: проигравшие победители

— Пойдем!

— Не стоит унижаться, Паша…

— А… брось. Пошли!

Мы пошли в магазин, прямо к директору. И тут Паша выскреб мелочь, пересчитал. Немного не хватало.

— Дай еще тридцать копеек, — обратился он ко мне.

Я протянул ладонь. Паша скрупулезно отсчитал ровно тридцать, две копейки оказались лишними, Мелехин протянул их мне обратно, но одна копейка выскользнула из пальцев и упала в снег. И тут Паша опустился на колени и стал ползать по снегу, не смотря на мои уговоры не делать этого.

— Нету, — виновато повторял он, — нету! Куда-то отлетела… Таким он у меня и остался в памяти — на четвереньках на грязном снегу среди окурков. Молодой, непутевый, странный русский поэт. Немного он прожил. Пришла весть: в Воронеже, в самую душную брежневскую пору, бросился с высокого этажа вниз головой. Только смерть разорвала его узы с татарочкой Розой, которую он, без сомнения, очень любил.

Я процитирую его стихи, взятые наугад из книжки.

Меня гнетет судьба ведра,
С которым по воду ходил я.
И цепко пальцами худыми
Таскал его я у бедра.

И о колодезный о сруб

В свою коротенькую бытность
Оно все билось, билось, билось,
В железный превращаясь труп.

И ныне, словно инвалид,

С сырою папертью помолвленный,
Оно под всякими помоями
Угрюмо в уголку стоит…

Неужто и моя судьба, —

Вспоив колосья и турбины,
Пройдя колодцы и глубины,
Поставить в уголок себя?!

Под сплетни — про мои грехи,

Под взгляды — умненько сощуренные,
Под чье-то мелкое сочувствие,
Под «охи», «ахи» и «хи-хи».

Нет, это не подходит мне.

Я — не ведро. И — не тупица,
И постараюсь отцепиться
И вовремя, и в глубине.

Редела наша редакция… Наконец, настала пора, когда матрос Ябров, как и положено капитану, остался на корабле один.

Об Анатолии Яброве говорили, что он кремень, на нем можно затачивать топоры. Чувство долга он понимал, как надо, никогда никого не подводил, тянул лямку, не любил пижонов. Слово «пижон» для него было ругательным.

— Опять пижоны приехали, — сообщал он, встретив меня на перекрестке бесчисленных временных дорог, опутывавших стройплощадку.

Это означало, что в редакции появились московские гастролеры. Журналисты из какой-нибудь центральной газеты. Ябров выкладывал им на стол подшивки «Металлургстроя» и, как правило, этого было достаточно для не слишком любознательных. Редкий «пижон» отваживался отправиться в самостоятельный поход дальше комнаты редакции.

Жил Ябров бедно. Но как человек неприхотливый, он мог пересидеть перебои с деньгами на одной картошке. Труднее давались профессиональные неприятности. Ябров — это как бы наш местный вариант Максима Горького, с поправкой на время. Он тоже проделал над собою гигантскую работу, наверстывая то, что мы, шутя, получали в детстве и юности. Он не менее упорно, чем наш Гарий, просиживал штаны над рукописями, но лишенный его обаяния, не мог поладить с издательством, с областным отделением писательского союза, с литературными журналами — никто не хотел его издавать. Сравнивая их творчество, я вижу: Ябров не уступал Немченко во владении словом. Но один печатался, а другой все точил, точил свой рубанок. Как тот плотник, которого спрашивают: «Когда строгать будешь?» А он отвечает: «Да еще подточу». Все переделывал свои повести, переделывал… Реагируя на каждый редакторский чих. Потом плюнул, вообще залег, как медведь в берлогу, на годы. Так и тянулось, пока, наконец, не сдвинулось, не напечатал своих «Стриженных», повесть о молодости.

В редакции Ябров выполнял всю черную работу. Успевал написать репортаж с места события, да еще постоять смену с метранпажем у талера в типографии.

В личной жизни у него было как будто все благополучно. Он не любил распространяться на эту тему. Как вдруг рассказал мне — годы спустя, когда мы повзрослели, — что его обалдуй, его сын, вернулся из армии, не успел оглядеться, как обнаружил в своей постели девчонку.

— Я ему говорю: дурак, — кипятился Ябров. — Ты хоть посмотри вокруг. Какая красота! Какие люди ходят. Поговори с ними. Что ты сразу под юбку полез к первой встречной? Одичал в армии! Я же понимаю, — сокрушался Ябров. — Теперь мне восемнадцать лет выплачивать за него алименты. Потому что ясно же, что он с нею жить не будет.

Говорили мы с Ябровым и на темы, которые обозначены в этой повести. Об Ане Коргачаковой, о Леоновиче.