Огоньки

Больно было и жгуче, только за всю жизнь никогда прежде не было такой боли – счастливой, светлой, радостной. «Вот оно! – билось.– Вот! Милые!..» Хор разрастался гудящей громадой, он уже не слышал себя, да и не было его голоса – его, отдельно. Песня была.

– Степь да степь круго-ом,

Путь далек лежит,

В той степи-и глухо-ой…– пел Иван Семенович, словно обнимал всех. И еще глубже разворачивались, еще страшней. Ах, да сколько же нас, кто увидит, сосчитать кому!.. Колокольным вздохом неслось с дальних краев, сотнями плачей отзывалось вблизи, и единый, небывалый еще огромный голос, плыл, как река, разливался все шире…

Да куда же еще!.. И некуда ввысь, и сил больше нету!.. Захлестнуло… Куда!.. Родные мои!..

– До-огорай, гори, моя лучина,

До-огорю-у с тобой и я…

А там, наверху, догорали фонари. Под утро приморозило, но снег еще падал. На кресты и памятники, на городские улицы. И на остановку, где спал Брыкин.

Подъехал трамвай, еще пустой. Водитель, для порядка подержав двери открытыми, подумала вслух:

– Вот люди, а… Лежит и лежит, и никому дела нет. Вот так и случись что…

Холодно. На остановке никого. Только озябший котенок сидел возле урны и тихонько пищал.

1977г.