Огоньки на той стороне

Вот она где у него, эта братия! Клиенты, понимаешь… Живут. И хорошо живут, в свое удовольствие. Ему бы радоваться, что старая его мыслишка насчет Абсолютного Удовольствия пущена была наконец в ход, в мир, на всю катушку; ан нет. Что-то не тем оно боком вышло. Вот тебе урок: за что боролись, на то и напоролись. Что же это делается вообще, на белом нашем, на современном, данном свете? Куда ни глянь, куда ни плюнь, куда ни кинь — всюду пошла хорошая жизнь. Машин развелось, мясо жрут чуть не каждый день, сердца хмурые, а морды довольные (а у него все из рук вон, все его труды против него же оборачиваются!). Уже, говорят, и телевизоры не простые, а цветные изобрели, а что толку? Кому это поможет? Все равно все лопнут с жиру, если допрежь того с жиру не взбесятся. Разве для смерти или сумасбродства всеобщего коммунизм строят? Для этого и капитализма достаточно: при нем все профессионально вредительски так именно устроено, чтобы работающие могли лопнуть от сытости, а безработные умереть с голода. Чтобы всем было плохо. А как же иначе коммунизм строить, подумалось тут ему вдруг, если не при помощи сытости; путем недоедания, что ли? Нет, конечно. От недоедания мы ослабеем и все соревнование проиграем; а сытость, видать по всему, людей почему-то не улучшает, как учили, а только портит. Как быть-то? С недоеду — сил нет; от сытости в тупой сон клонит; как же строить-то при таком раскладе? Как попасть в коммунизм второй ногой?

Стоп, машина! Пусть другие в дерьме купаются, коли охота, а он завязал. Завязал… Легко сказать — завязал, когда втянулся. У-у же ты, живые эти деньги разноцветные, на ладони лежат легкие-невесомые, а так утянут — не выберешься. Екорный бабай, а ведь и вправду не выбраться, подумал он, вдруг представив себе себя, как он сейчас есть, лежащего со зловонной «прибоиной» во рту, небритого, не стриженного слишком давно, чтобы походить хотя отчасти на человека; одетого так, что самому неудобно глядеть на себя; потому, видно, и смотришь в потолок. А ведь отложено аккуратнейшим образом рублей уже около пятисот, точнее, четыреста девяносто один рубль, и очень, очень можно бы на эти рубли подновить себя, и язву злокурящимся «Прибоем» не бередить. Так нет же, он, да, он как бы машинально запрещает себе помнить о тех деньгах, он как бы сам по себе — голью перекатной, а денежки — как бы сами по себе, отдельной жизнью живут-размножаются. Вот они какую власть над ним взяли… Страшно думать, не надо думать; Гриша, Гриша, куда ты смотришь, кончай балду валять, беги, уноси ноги…

Очередной клиент, войдя во двор по Самарской, 100, немало был удивлен запертой на висячий замок дверью сарая-мастерской и надписью во всю дверь мелом: «Закрыто. Не откроется. Г. И. Голобородько». Немедленно же отправлялся огорошенный клиент за объяснениями к самому Голобородько, который встречал гостя в новом, сэвовского импорта, более того, модном костюме цвета маренго с широченными лацканами. Седеющие, поредевшие волосы и черные усы его были аккуратно подстрижены, крепко пахло мужским одеколоном «В полет». Перед Григорием Ивановичем стояла миска, синяя, как его выбритый подбородок, миска, полная овсяной каши, заправленной рыночным медом и изюмом, королевской каши, которую ел он большой ложкой, не сняв даже пиджака. Взгляд его едва обращался на гостя, чтобы тут же отправиться опять в угол, где с удобствами, на самом устойчивом табурете, разместился и приступил уже к работе телевизор марки «Рекорд». Удовольствие от жизни в свое удовольствие — вот и все, что выражал спокойный этот взгляд. На все расспросы, на все мольбы, проклятия, обещания, на все протянутые червонцы Григорий Иванович, не переставая жевать, отвечал коротко: «Раздача кончилась».

Доев кашу, открывал он подарочную, пятирублевую, на двести пятьдесят штук, коробку папирос с изображением на крышке запорожцев, пишущих письмо турецкому султану, не предлагая гостю, брал длинную папиросу, постукивал-приминал-закуривал, затягивался-выпускал дым-кряхтел, и тогда только, как бы удивляясь, что пришедший еще здесь, что ему что-то еще может быть неясно, и в то же время снисходя к человеческой слабости — доискиваться до объяснений каждого предмета, объяснений если не исчерпывающих, то, по крайней мере, удовлетворительных, — только тогда пояснял: «По техническим причинам».

* * *

Витя Токарев еще только появился в дверях ресторана «Парус», что по Красноармейскому спуску, а музыканты уже заработали по системе «бекицер», то есть скорейшим образом свернули популярную в массах «Девочку Надю», чтобы исполнить любимую Витину «Simpathy» из репертуара старой голландской группы «Rare Earth».