Ограбить Императора

– Были.

– И какого же они были цвета?

– Серые.

– А может, вы помните какие-то отличительные признаки на этих чемоданах? – спросил сыскарь, почувствовав некоторое возбуждение.

– Помню, что чемоданы добротные были – уверенно заявил свидетель. – Такой хорошо бы в хозяйстве иметь.

– А кроме того, что они добротные, можете еще что-нибудь сказать о них? Может, царапины на них какие-то были или отметки на поверхности. Может, буквы были нарисованы?

– Буквы? – Мужчина на минуту задумался. – Точно! Были буквы.

– И что же это были за буквы?

– Две буквы были. Кожа-то на чемоданах серая, а вот буквы темно-коричневые. Это я сразу приметил. Крупные буквы «К» и «Ф».

В опубликованной заметке не сообщалось о том, что чемоданы принадлежали «Товариществу Фаберже», сказать о них мог только тот человек, который их действительно видел собственными глазами.

– Та-ак, – протянул сыскарь. – И где были проставлены эти буквы?

– В правом верхнем углу, – уверенно произнес свидетель. – Я еще подумал тогда, что же это за странные знаки. Я малость подслеповат… А когда очки надел, так сразу разобрал.

– Во сколько это было? – спросил Селиверстов.

– Светало уже, – ответил Петр Иванович, поправив на крупном пористом носу круглые очки. – У меня как раз смена закончилась, я истопником в депо работаю.

Петроград уже год находился в прифронтовой полосе: на улицах усилилось патрулирование, а выехать из него в ночное время было практически невозможно, разве что по специальному разрешению.

– И что, их не задержали на заставе? – невольно удивился Селиверстов.

Дело с ограблением норвежского посольства ему с самого начала показалось довольно непростым, и вот теперь оно все более запутывалось, дополнялось неприятными и малопонятными деталями.

– Нет… Старший-то ихний показал какой-то документ часовому, вот машину и пропустили. Шлагбаум поднялся, и машина проехала, – как-то буднично сообщил мужчина. – Мне даже показалось, что он вытянулся перед ним, как перед большим начальством.

– Вы его хорошо рассмотрели?

– Кого?

– Того, старшего.

– А как же! Сначала смотрел, когда они в мусор бумажки бросали, а потом глядел, когда они у заставы остановились. Мой-то дом как раз в той стороне будет. Я мимо них проходил…

– Расскажите подробнее, как он выглядел?

Задумавшись на секунду, Петр Иванович заговорил:

– Молодой, лет тридцать… Высокий такой…

– А какое лицо? Худой? Толстый? – торопил Селиверстов.

– Худой.

– Он был с усами, с бородой?

– Нет. Гладко выбрит. Это точно!

– Как одет? Да не тяните же вы! Мне клещами, что ли, из вас слова тянуть?

– Сразу оно как-то и не припомнишь, – малость замялся Петр Иванович. – Помню, что куртка на нем кожаная была. Ботинки черные, обмотки тоже черные.

– Во что он был одет? – торопил сыскарь.

– Рубаха была темного цвета, – приободрился свидетель. – Это я точно помню.

– Ладно, хорошо… Он без шапки был? Или все-таки что-то было? Папаха? Фуражка?

– Папаха на нем была, серая, барашковая. А из-под нее черные вьющиеся волосы вылезали.

Селиверстов едва кивнул: это уже кое-что.

– Та-ак… Значит, они сначала выгрузили из экипажа чемоданы и сложили их в грузовик…

– Точно так. Только лишнее они выбросили.

– Куда же это они выбросили? – нахмурился сыскарь. Медлительный свидетель его раздражал.

– Там ведь мусорка была. Я ведь уже говорил… – удивленно протянул свидетель. – Некоторые чемоданы они открывали, просматривали, а потом на свалку сбрасывали. А этот высокий в серой папахе подошел к бумагам и зажигалочкой подпалил. Зажигалка у него знатная, трофейная. «Лимонка» французская, я ее сразу узнал, она яйцеобразная, рифленая с большими насечками. Ее бросать хорошо, в руке она хорошо сидит… Вы там про вознаграждение писали. Подходит?

– Сейчас поедете с нами. Покажете, где это место, – поднялся сыскарь, подхватив с вешалки пальто. – А потом и о вознаграждении поговорим!

Некоторое время Евгений Карлович сидел неподвижно, пытаясь осознать произошедшее. Еще каких-то несколько дней назад он считался весьма состоятельным человеком, с оптимизмом заглядывал в будущее, полагая, что на новом месте, где-нибудь в Париже или в Лондоне, восстановит утраченные позиции и займется тем, что у него получалось лучше всего и к чему он ощущал подлинное призвание – изготовление ювелирных изделий. Большую часть талантливейшего коллектива удалось сохранить: большинство мастеров оставались с ним, меньшая часть перебралась за границу и ожидали его распоряжений, чтобы вновь заняться любимым делом. Но теперь Фаберже понимал, что мечтаниям не суждено исполниться.

Все рухнуло в одночасье. Самое скверное – быть похороненным под обломками собственных иллюзий. Теперь он нищий и мало чем отличается от горничных, убирающих комнаты его дома.

Гнетущую тишину прервал телефонный звонок. Подняв трубку, Фаберже выдавил:

– Слушаю.

– Евгений Карлович, скажите, что все это неправда! Что ограбление вашего дома – всего лишь сплетни базарных торговок! Умоляю вас! – Евгений Фаберже узнал голос Эдварда Модестовича, отдавшего ему на хранение свои ценности. – Мы тут с Константином Леонидовичем не знаем что и думать.