Огромный. Злой. Зеленый

— Дима, Дима... Разве могла я тебя убить? Да никогда. Ни за что на свете. Как же плохо, что тебя нет... — она вставляет кассету в магнитофон. Экран телевизора после недолгих помех зажигается домашним видео.

Лицо матери озаряется улыбкой. Она смотрит, как молодой мужчина резвится с маленькой двухгодовалой малышкой.

Он то отращивает себе оленьи рога, то хобот, как у слона. Девочка хлопает в ладоши и заливисто смеётся.

Внезапно запись начинает портиться из-за помех. Мама подходит к телевизору стучит по нему кулаком — но изображение становится ещё хуже. Она наклоняется поправить розетку... Летят искры, женщину начинает трясти, потом слышится хлопок, и дом погружается в полный мрак.

Картинка была настолько отчетлива, что горло сдавило удавкой от непонятной, совершенно иррациональной жалости.

Эта женщина стала для меня отождествлением самого зла. Я думала, что ненавижу её, я не желала её больше видеть. Я хотела ударить её побольнее. Пусть не физически, но морально. Забрать у неё всё, как она сама собиралась лишить всего меня ради собственных корыстных интересов.

Но когда включилась та видеозапись из моего детства, когда я услышала слова мамы, в которых звучала сама безысходность — то поняла, что не могу. Не могу бросить её на той даче. Не могу растоптать.

Не хочу через год узнать, что она погибла в деревенском доме где-то на отшибе. Встретила нелепую смерть одна, без единой живой души рядом.

Я… наверное, я ещё долго не сумею её простить, но когда-нибудь, очень нескоро, я хотела бы поговорить с ней. Честно. Без вечных недоговорок. Обсудить моего отца, например.

Она не убивала его. Она не желала ему смерти. Ей не хватает его присутствия. Через долгие годы она пронесла внутри себя память о нем. Неужели в Эльвире Орловой есть что-то человеческое? Неужели она всерьез может о чем-то страдать?

Неужели когда-то она была другой и умела любить?

Так сложно в это поверить.

Возможно, обида во мне никуда не денется, но я готова дать маме шанс. Только теперь на моих условиях.

Когда-нибудь… позже.

Сейчас — точно нет. Надо переварить события последних дней, научиться принимать маму с её недостатками, но не поддаваться на её попытки управлять мною.

Мне нужно время.

— Знаешь, — сказала я Алексею. — Я передумала насчет дома. Пусть моя мать остается жить в нем.

— Ты уверена? — он с сомнением посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

— Полностью. Для начала разберусь с фирмой, а уже потом буду думать, что делать с остальным. Нельзя поступать вот так, на эмоциях. Потом пожалею.

— Здравая мысль, — он кивнул. — Ну что. Куда теперь? Поедем смотреть принадлежащее тебе производство, или ты передумала?

— Нет, едем туда. Не хочу откладывать. Слушай. Тебе не звонил Дитрих? Как он там?

Алексей покачал головой. Но стоило мне печально вздохнуть, как телефон завибрировал, и на экране появилось имя жениха. Он словно мысли мои прочитал!

— Это он! — я забыла от радости, как дышать. — Привет! — воскликнула в трубку.

— Привет, — голос Дита звучал тепло, но не особо радостно. — Тая, у тебя всё хорошо? Прости, никак не мог связаться с тобой раньше. Ты получила вчера мое сообщение? Еле поймал связь, не уверен, что оно дошло.

Да, получила. Дитрих очень коротенечко отписался, что они со Златом нашли брата и вот-вот собираются вылетать, хотя погода нелетная. Этого мне хватило, чтобы немного выдохнуть, но волнение никуда не делось. Но теперь я слышала его голос, представляла, как он хмурится, и меня отпускало.

Как мало иногда нужно для счастья.

Услышать того, кто тебе дорог.

— Всё дошло, я даже отправила тебе ответное. Желала счастливой дороги. Видимо, ты его не получил.

— Нет, к сожалению. Главное, ты в порядке. Мне рассказали, что тебе пришлось в одиночку разбираться с наследством?

— Ну да. Мне придется ещё на пару дней остаться здесь, а уже потом смогу вернуться в столицу.

— Не переживай, мы с Платоном тоже прилетели сюда. Я хотел бы помочь тебе разобраться с делами.

Я улыбнулась от тепла, разливающегося по телу.

Он думает обо мне. Вспоминает. Хочет помочь.

О чем ещё можно мечтать?

— Спасибо. Сможешь подъехать на мамин… то есть мой завод? Мы как раз направляемся туда.

— Кое-что случилось… — Дит помолчал. — Платон исчез. Где-то час назад, сразу, как мы со Златоном оставили его одного. Просто пропал. И у меня ощущение, что здесь не всё так гладко.

— В смысле?