Огурцы растут ночью

В кране уютно шустрит вода, создавая эффект присутствия. Вечерами не так одиноко в тоске по объединению пролетариев всех стран.

Двериный рык сопровождает всюду. Скрипучее тайное тут же становится явным. Коридорные песнопения обозначаются уже в шесть утра: у постояльцев тяжёлый сон. В беспокойстве об уровне холестерина в крови и идеальной, геометрически выверенной прямолинейности прямой кишки.

Чистка, оставшихся после советской власти пожилых зубов, также сопровождается звуками в предрассветной тишине. Как у вольера со слоном. Однако уровень децибел этой гигиенической процедуры не превышает допустимых норм, принятых в авиакомпании «Люфтганза» для грузовых самолётов.

Ресторан для приёма пищи значителен и совсем не похож на вокзал. «Шведский стол» пребывает в обрамлении дорогих матерчатых скатертей цвета старых кружев. Красивые и качественные тарелки: молочно-белые, как новенькая «Тойота», квадратные, тяжёлые. Но постблагородный райкомовский народец всё равно корчит лица, ведь у себя в родной Мандобреевке они привыкли есть на золоте, а спать на серебре. Это явление аристократического нигилизма наблюдается и у других утончённо-бледнолицых соотечественников на далёких курортах Плайя-де-Лас-Америкас, покрытых чёрным песком вулканического происхождения. Здесь тоже всё не так.

Громогласное «Приятного аппетита!», бросаемое в изведанную даль каждым входящим, звучит как сигнал тревоги и является в понимании публики высшим проявлением светскости бытия.

У граждан аппетит из мезозоя. Едят много, быстро и без разбору, как в армии в последний раз. Иногда гортань не справляется со скоростью загружаемых в неё продуктов питания, и в ответ на утробный кашель в адрес обвиняемого поступают нещадные весёлые хлопки в область между бордовой шеей и вялым крестцом. Извечный компромисс между желанием и возможностью.

Слово «кушать» звучит повсеместно. О еде говорят с особой нежностью, уменьшая и лаская названия местных блюд. С тарелок хризантемно-празднично свисают юркие макароны, а застенчивые грудные кармашки предусмотрительных дамских рубашечек привлекательно топорщатся припасённой пищей в предвкушении позднего романтического ужина с сосисками. Инновация. Продовольственный push up.

Начинающие младенцы бузят и не хотят есть кашу. Это свойственно всем местам и временам.

Девушки, следуя негласным требованиям санаторного ГОСТа, выказывают бретельки от лифчиков во всём их кружевном великолепии и буйстве цветовой гаммы, робко потребляя недонастоящий кофе, забавно оттопырив наманикюренные мизинчики на пьющей руке.

Взрослые номенклатурные тёти с выражением юридического лица, не плескающегося в волнах самокритики, – геликоны, игравшие когда-то первую скрипку. Они поднаторели в жизни, наполненной искусственными страстями. Имеют узкий профсоюзный лоб, бас-профундо и мощность тепловой пушки. Поступь их тверда, а помыслы туманны.

Они давят категоричной осведомлённостью по всем вопросам, загоняя робеющих мужчин в токсичный кильватер аромата своих духов и освежающий запах азу по-татарски. Среди этой административной мантиссы, пропитанной идеологическими символами пленумов и партсобраний, чувствуешь себя небольшим провинившимся ребёнком, дымящим сигаретой без фильтра в дамском туалете. Сражаться с ними не следует. И победа, и поражение будут одинаково позорны.

Вечерами тёти с отвращением слушают буржуазную музыку в виде блюза «Женщина с большими ногами», пытаясь бывалыми голосами охватить всех присутствующих национальной заботой. В атмосфере витает флирт времён принудительной коллективизации.

Прогрессивные бабушки подвержены застольному фоббингу. Остальные тёщи и свекрови выполняют свои многовековые функции и приносят посильный вред.

На минус втором этаже раскинулся медицинский центр, имеющий отношение к медицине. Здесь же, для удобства нездоровых людей, открыт большой аптечный киоск, который закрыт всегда.

Цивилизация глубоко проникла в подземелье: людские мобильники натужно хрустят, создавая множественные сэлфи на фоне ингаляционных устройств с шалфеем и вихревых ванн для нижних и верхних конечностей. Неработающий кассовый аппарат залёг под пальмой, восхищая фискальные органы. Подземелье – лучшее место для низменных порывов. По сравнению с прежними временами минимализма стало больше.

И, конечно же, исчезающая наша ценность – медицинские бабушки, честно работающие всю жизнь за копейки. Вежливые, ухоженные, в чистой глаженой форме, готовые всё объяснить, показать, рассказать, направить в искомое русло, всё понять и всё простить.

Соляная пещера Лейхтвейса содержит мягкие стены, как в отделении для буйных, пышет газом и музыкой несоветского композитора Поля Мориа. Здесь сухо и прохладно.

Имеются ванны без воды и бассейн с водой. Головы полуголых старушек прыгают по водной ряби, как разноцветные поплавки, отбивая у всё ещё подрастающего поколения охоту к занятиям водными видами спорта. Бабушки визжат, хлопают по воде ладошками и искренне радуются своим годам. Они учат людей стареть.