Ойкумена

— Разумеется! Присланные вами голомодели кукол были чудесны. Вся студия восхищалась, а это дорогого стоит. Богема редко проявляет восторг за глаза. Скорее наоборот. Уж я-то знаю!

Лысый ухмыльнулся.

— Характер богемы, молодой человек, я знаю не хуже вас. Наелся досыта. Уж извините старика за прямоту.

— Да, я забыл, с кем имею дело… Ваш коллега, — Монтелье отвесил вежливый поклон в адрес седого, который не спешил вступать в разговор, — тоже невропаст?

— Нет, — кратко ответил седой. — Я экзекутор. Зовите меня Гишер.

— Просто Гишер?

— Проще некуда. Меня все так зовут. Иногда добавляют: Добряк Гишер. Если мы подружимся, я вам тоже разрешу прибавлять к имени Добряка.

— А вдруг мы не подружимся? — Монтелье сощурился, ведя беседу на грани конфликта. Лишь очень чувствительный к тонкостям зритель сумел бы подметить, что оба собеседника наслаждаются легкой пикировкой, как два мастера-рапириста — сериями выпадов и защит. — Вдруг я вам не понравлюсь?

— Тогда вам придется звать меня так, как записано в паспорте.

— Э-э… Как именно?

— Гишерианнан Ахаханаврак из семьи Йинувье.

— Нет, лучше уж мы подружимся, — вздохнул режиссер, доставая футляр с курительными палочками. Ноздри его трепетали, ожидая порции дыма. — Готов ради этого подвергнуться экзекуции.

— Вы, кажется, телепат? Прочитайте мои мысли.

— Увы, я не читаю мысли каждого встречного.

— А я не подвергаю первого встречного экзекуции. Эту честь надо заслужить. Вы мне понравились, Ричард. Зовите меня Гишером. А там посмотрим. Глядишь, и до экзекуции доберемся…

— Черные небеса! Какая прелесть! — режиссер мигом забыл о словесном фехтовании, во все глаза уставясь на куклы, развешанные вдоль веранды. — Я подозревал, но в реальности… Это чудо. Голомодель не передает простоты и изящества натуры! Вы даже не представляете, как мы, телепаты, воспринимаем опосредованные символы… Впрочем, я увлекся. Можете что-нибудь показать?

Лысый прошел на веранду и снял со стены марионетку, изображавшую голема в дорогом костюме от Танелли. Почему-то сразу делалось понятно, что это голем. Даже когда кукловод провел марионетку вдоль перил, нарочито подчеркивая утрированную, балетную пластичность красавчика, это мало что добавило к первому впечатлению.

— Не бою-ю-юсь, — запел лысый приятным, хотя и слабым тенором, воспроизводя мелодию из увертюры к балету «Милая Элеонора». — Ничего я не бою-юсь! Я бегаю стометровку-у-у…

Аплодисменты гостя прервали его вокализ.

— Чудесно!

— Ужасно! — с чувством добавила хозяйка.

— Я уверен, — гость сделал вид, что не расслышал комментария. Телепат, не телепат, а гиблое дело: лезть в семейные разборки, — «Zen-Tai» придет в восторг от новой технологии. Хотя разве это новинка? Я читал, в древности были театры, где живой актер играл на одной сцене с куклой… Это правда?

Хозяйка кивнула: правда, мол.

— Мы воспроизведем методику на сегодняшнем уровне развития искусства. Сценарий воплощается с помощью кукол, преломляется в сознании арт-трансеров, оформляясь в художественный пси-образ — и объединяется в режиссерской экспликации, возвышая схему до обобщения… Блеск! Революция в жанре!

— Я рад, — не стал возражать лысый.

Повесив куклу на гвоздик, он отправился в дом: за третьим шезлонгом. По дороге он думал о древности. Не о той, можно считать, свеженькой древности, где актер и кукла играли на одной сцене. Нет, маэстро Карл размышлял о замшелой, первобытной, темной бездне прошлого, память о которой если и осталась, то лишь здесь, на Борго, в глуши космоса — тусклое эхо ушедшего навеки.

Дед Фелиции рассказывал внучке, что кукла не принадлежит к миру живых, но и к миру мертвых — тоже. Промежуток, грань, обоюдоострый нож. Поэтому кукле разрешено делать то, что запретно и для людей, и для вещей. Выходить за пределы ограничений, положенных материи. Объединять возможное с невозможным. Каким образом? — зависит от мастерства кукольника.

А еще Карл волновался: почему задерживается малыш?

Часть пятая. ТИР И МИХР

Глава первая. Судьба любит пошутить

I

Посадка на Тире, в 3-м космопорте Андаганской сатрапии, прошла на удивление обыденно. Энергозапас бота, предназначенного для локальных операций, подходил к концу, но для орбитального маневра и спуска на планету его вполне хватило. Обошлось без драматических эффектов. Не выли сирены тревоги, не загорались в воздухе зловещие надписи, не плясали джигу столбики диаграмм; не мигало, нагоняя жути, багровое аварийное освещение.

И хвала небесам!

Чужими проблемами хорошо любоваться в фильмах-катастрофах; но самому оказаться участником событий — благодарим покорно! «Этна», «Нейрам» — Лючано Борготта полагал, что с него космических приключений более, чем достаточно. Должно же хоть однажды все пройти тихо и гладко? Так сказать, для разнообразия…