Ок-но

За дверью, сквозь грохот ударов, послышался тихий всхлип завхоза: «Не ломайте, я сейчас открою.».

Черт, я забыл, что каюты на космических станциях нельзя запереть изнутри полностью. Вовремя я взял с полковника слово…

Дверь распахнулась. Отбросив тележку в сторону, в каюту влетели два здоровенных лба и бросились крутить мне руки. У одного из них оказалась очень крепкая челюсть.

— Оставьте его! — скомандовал Зейдлиц.

За что я люблю ГП, так это за дисциплину. Мордовороты нехотя отступили.

— Наручники! — И Зейдлиц позвенел кандалами.

Я отцепил его от койки. Наручники он забрал с собой.

— На память, — пояснил он. — Очистите его комлог! — прозвучала команда, которой я боялся больше, чем открытого космоса. Но он, как ни странно, имел в виду уничтожение информации, а не копирование. Ну точно — человек чести. В наше время (обожаю это выражение!) сакраментальное «вас не тронут» означает не только целые кости, но и целую память, включая внешнюю. Запасная копия содержимого памяти комлога у меня имелась — там, где даже Шеф не найдет. Но делиться памятью я не хотел ни с кем.

Чистка комлога заняла две минуты.

— Даю вам сутки, чтобы убраться отсюда, — сказал мне Зейдлиц. Подумав, добавил: — Я хотел с вами поговорить серьезно, но вы сами все испортили…

Мордовороты ушли вместе с ним.

— А вы беспокойный постоялец, — поцокал языком завхоз.

— Обещаю больше не устраивать вечеринок.

— А у вас будет на них время? — усмехнулся он.

Я остался один. Что он там говорил? Полковники жучки не устанавливают? Сканирование каюты подтвердило и эти слова. Еще немного, и я его зауважаю. Не дожидаясь этого момента, я посмотрел, не успел ли комлог что-нибудь передать на Накопитель.

Не успел. Обидно.

Я растянулся на дальней от двери нижней койке и ушел в размышления.

Что я могу успеть за одни сутки? К пилотам и, конечно же, к кораблю меня не подпустят. От стюардессы Анны толку мало, тем более что дылды не в моем вкусе. Сведенов скоро вынырнет на Терминале Фаона, если он действительно отправился на Фаон. Ссадина на правой кисти давала повод сходить к доктору Трюффо, но давала ли она повод поговорить с ним о Сведенове? Вряд ли…

Так, что еще есть в запасе? В запасе был Мартин — физик Дин Мартин. И физик Нибелинмус. Нибелинмус сотрудничает с ГП и сотрудничает давно. Встречал его кто-то из гэпэшных боссов, но не Зейдлиц. Зейдлиц почему-то держится особняком. Знакомая привычка. Шеф тоже не любит показываться на глаза клиентам, он никогда не участвует в расследовании в открытую. С другой стороны, два полковника на одну кражу — это многовато. Следовательно, Зейдлиц здесь главный, и он не просто из ГП, он — из ДАГАРа. ГП — это только прикрытие, что в общем-то было ясно с самого начала, — ведь Джулия Чэпмэн подслушала слова Нибелинмуса о «дальней разведке», а не о Галактической Полиции.

Вернемся к Дину Мартину. Давно ли Нибелинмус привлек его к сотрудничеству с ДАГАРом? Я по-прежнему был убежден в том, что Мартин взял кристаллозапись не для ДАГАРа — как и в том, что Нибелинмус не подозревает его в краже. Предположим, ему станет известно, что запись взял Мартин. Что тогда? Поругает и простит. А если о краже записи станет известно полковнику Зейдлицу? Не позавидую я Мартину… Итак, у меня есть тема для бытового шантажа.

Но собственно о Мартине мне было известно пока что мало. Первым делом я восстановил уничтоженные Зейдлицем данные. Мою-то память он не стер, и двадцатисимвольный пароль к индивидуальному локусу я помнил так же хорошо, как и собственное имя. Затем я настроил поиск на Дина Мартина, физика двадцати восьми лет отроду. Оставалось только ждать — и ждать долго, если необходимые сведения хранятся на Накопителе Земли.

Доктор Трюффо оказался сухощавым стариканом с вытянутым, обтянутым пергаментной кожей лицом. Он осмотрел мою кисть, без рентгена определил, что кости целы, залепил костяшки пластырем и спросил, об кого я разбил кулак. Что-то меня дернуло ответить, что об фельдшера Иванова. Трюффо попросил сжать кисть в кулак, взял мою руку за запястье и потряс.

— Я не слышал, что бы Иванов поступал в реанимацию, — сказал он, недоверчиво глядя мне в глаза. Я ответил, что промахнулся и попал по стене.

— Вон, видите, даже вмятина осталась. — Я указал на нечто, что сошло бы за вмятину.

— Он вас обидел?

— Нет, — отвечаю я, — моего друга, господина Сведенова. Он обратился к Иванову за помощью сегодня, в первой половине дня.

— Кажется, знакомое имя…, — потерев жесткий небритый подбородок, сказал Трюффо.

— Точно! — кивнул я. — Сведенов был у вас месяц назад. Вы ему прописали какие-то успокоительные. Мой друг тяжело переносит полеты, у него непреходящая депрессия, и еще он постоянно переживает за свой груз — картины, антиквариат там всякий… Он не сказал вам, что торгует картинами?.

— Не помню, что бы он упоминал свою профессию. — ответил Трюффо. — Не уверен, что виновницей депрессии является его профессия. Вероятно, ваш друг не слишком с вами откровенен.

— В самом деле?