Ок-но

Сведенов сидел за антикварным письменным столом. Полированную крышку прикрывал выдранный из «Плэйбоя» разворот. Дама была повернута вверх ногами (относительно Сведенова), поэтому я чуть не обозвал его извращенцем. У владельца салона было помятое бледное лицо с синевой, тусклые глаза взглянули на меня только раз — и то поверх пластикового стаканчика. Отхлебывая, он ронял капли прозрачной жидкости на густую бороду темно-каштанового цвета. Каштановые со всеми оттенками волосы пестрели и торчали так, будто он о них вытирал кисти. По моим сведениям ему было тридцать пять, но выглядел он значительно старше.

Мы обменялись кивками. Капля сорвалась с бороды и упала на разворот. .Волнистых пятнен на глянцевом женском теле стало на единицу больше. Оценив их общее количество, опытный детектив мгновенно придет к выводу, что с утра салон Сведенова посетило не более трех человек. Я прошел мимо хозяина вглубь салона, остановился напротив здоровенного полотна с какой-то абстракцией. Я выбрал его из-за соседней картинки в покрытой стеклом раме, позволявшей мне наблюдать за хозяином.

На белом полотне разноцветные фигуры с подчеркнутой неэвклидовостью стремились соединиться не то в лицо, не то в морду. С минуту поразмышляв, я шагнул к картине и прочитал название: «Постингибиртизация-8».

— Вот так и возникла письменность, — услышал я у себя за спиной.

Сведенов стоял скрестив руки на груди и ухмылялся в бороду.

— Вы полагаете? — Я сделал шаг назад и встал рядом. Руки сложились на груди автоматически, я это заметил только после того, как Сведенов, с усмешкой посмотрев на мои руки, расцепил свои. Мозги бились над загадкой, при чем тут письменность.

— Первобытный художник, — заговорил он слегка покашливая, — встречал со стороны своих единоплеменников такое же непонимание, какое Бальтазаревич сейчас встретил в вас. Образы, рожденные хаосом сознания, с трудом ложатся на холст или стену пещеры, часто застревая где-то между мозговыми полушариями. Зрителю необходима подсказка-посредник из четких структурных единиц, коими и явились буквы, допускающие (кхы-кхы), хотя и не всегда, буквальное (кхы-кхы, простите за тавтологию), прочтение.

— Проще говоря, письменность возникла из подписей к картинам, — допер наконец я. Восемь раз бедняга перерисовывал, прежде чем обучить единоплеменников грамоте. И счету, вероятно…

— В качестве… — кашлянув он поднял палец, — в качестве подписи. Но если Бальтазаревич вам не по душе, — продолжил он, — то прошу в второй зал. Возможно, там вы подберете себе… вы куда хотите повесить картину?

— В спальню.

Только в спальне осталась стена, свободная от стеллажей с книгами и ископаемыми окаменелостями, привезенными Татьяной черт знает из каких космических глубин.

Во втором зале висели вазы с цветами, покосившиеся заборы, церкви с колокольнями и лошади в упряжках. Друг от друга картины отличались выбором палитры, широтой мазков, количеством воздуха и… черт, забыл, чем еще отличаются картины. Миновав розово-голубые лошадиные упряжки, я подошел к картине с зарослями средне-земной полосы, покосившимся забором и деревянным домиком.

— "Венера за туалетом", — сообщил название картины Сведенов. — Сюжет художнику подсказала «Венера за туалетом» кисти Франческо Альбани, писавшего богиню любви за три столетия до Угрюмова.

Я пригляделся. Домик на картине величиною и пропорциями напоминал старый платяной шкаф. В дощатой двери, на уровне глаз, было выпилено отверстие в форме сердца. Из-за домика, примерно на одной четверти его высоты, выглядывала белокурая женская головка с напряженным выражением лица и — чуть ниже — голые колени.

— Наивный реализм конца двадцатого века, — продолжил объяснение Сведенов. — Улавливаете игру слов? (я с промедлением кивнул) Жаль, нет под рукой репродукции оригинальной, итальянской «Венеры». Вы бы сразу ощутили, как менялся с веками тот пронизанный сознанием хаос, о котором я говорил, анализируя живопись Бальтазаревича. Очень ценная картина, кстати говоря. Она была бы достойным приобретением.

— Только не для спальни, — заметил я. — Я понял, что этот ящик — это отхожее место, но почему Венера не зашла внутрь, а пристроилась позади ящика в кустах… эээ… крыжовник, кажется, — мне показалось, я видел похожий кустарник на задворках родительского дома.

— Угрюмов до сих пор потрясает искусствоведов точностью в деталях. По его картинам можно изучать быт наших земных пращуров. Обратите внимание на небольшую деревянную планку слева от двери. Видите, она прибита единственным гвоздем. Прибита она не плотно и поэтому вращается на гвозде, как пропеллер. Это своего рода щеколда или запор. В горизонтальном положении планка наезжает на дверь и не дает ей открыться, поскольку дверь открывается наружу. Но на картине планка нарисована в вертикальном положении, и это значит, что внутри, как вы выразились, ящика кто-то есть. Vous comprene?

— Комси-комса. Занято, короче…

— Вот именно, — согласился он, подумав «и кому я все это объясняю!» — Желаете что-нибудь еще посмотреть или остановимся на этой?