Окаянная сила

А чего надеть — имелось немало. Дуня и Наталья Осиповна получили доступ к сундукам, ларям и коробам, где хранились наряды еще царицы Авдотьи Лукьяновны, не говоря уж о нарядах царицы Марьи Ильиничны. Всё это часто перетряхивалось, травками от моли пересыпалось и всё еще было настолько хорошо, что, случалось, выпарывали из рукавов-накапков, которые делались длиннее подола летника, шитые жемчугом вошвы и отделывали ими фелони для священников верховых кремлевских церковок.

— Верхнюю сорочку надень полосатую, из шиды индийской, что полоски алы с золотом да белы с золотом, — подумав, предложила Аленка. — К ней поясок плетеный золотной… Телогрею белую атласную на тафте, с золотыми пуговками и с золотным кружевом… И довольно будет.

— Не скучно ли — белое да белое? — задумалась Дуня. — А коли шубку кызылбашской камки?

— К шубке меховое ожерелье надобно. Взмокнешь, светик.

— Да шубка-то легонькая!

— Кызылбашская камка легонькая? — изумилась Аленка.

— Не бурская же!

И поспешила Дуня из крестовой палаты — наряжаться.

— Тогда уж летник атласный желтенький, персидского атласу, где узор птичками! — крикнула Аленка вслед и тут же испугалась — не услышал бы кто. За дверьми-то ждут сенные девушки и ближние боярыни — родная матушка Наталья Осиповна, Авдотья Чирикова и Акулина Доможирова, которые с Лопухиными дружны, да змея — Прасковья Алексеевна Нарышкина, вдова государынина братца Ивана, которого семь лет назад Наталье Кирилловне пришлось выдать стрельцам на расправу. Дуне еще когда рожать, а змею государыня уже теперь в мамы к внуку определила.

— Птичками и бабочками? — переспросила, обернувшись, Дуня. — Ох, птичку-то прибери, спрячь! В книжное хранилище, Аленушка, за книги! Я на ночь помолиться приду — заберу!

И ушла — красоваться перед любимым мужем.

Аленка дождалась, пока шорох тафтяных летников и шаги стихли в переходах, осторожно выбралась из крестовой. Тут ей взошло на ум, что легонькая шубка персидской объяри, узор — дороги и бабочки, тоже была бы хороша. Не зимняя шуба, чай, а — шубка, столовый наряд… Но не догонять же Дуню…

Вернулась Аленка в светлицу, а там уж суета — к вечеру все торопятся работу закончить, починенное сдают, с утра-то государь снова свое потешное войско в Прешбурге школить собрался… Батюшки, а у Аленки рукав не вшит! А становой кафтан-то — государев!

Провозилась Аленка до того, что последней в подклет ушла. Ужинать ей принесла разумница Матренушка. Тут оказалось, что не всё перечислила боярыня Лопухина. Еще большие пироги с сигами и сельдями для праздника пекли. Что осталось с царского стола — мастерицам послали. И Аленке хороший кусок пирога перепал, ей и хватило, а были еще оладейки в ореховом маслице — так тех она и не осилила, Матрена подъела.

В подклет девушка прокралась, когда те, что спать собрались, уж засыпали, а те, что с полюбовниками уговорились, лежали тихонько, готовые живо подняться да и выскользнуть. Не Верх, чай, — сельцо, дворец огородами окружен, каждый кустик ночевать пустит!

Легла Аленка на свой войлочек, отвернулась к стенке. Свой сарафанец из крашенины лазоревой, отороченный мишурным серебряным кружевом, с оловянными пуговицами, сложила ровнехонько, не то что шалые девки. И вроде даже задремала, когда вдруг раздались на дворе крики, да такие отчаянные, что в подклете, не разобравшись, заголосили:

— Ахти нам! Пожар!..

Коломенский дворец — красы несказанной, но коли полыхнет сухое дерево — успеть бы выбежать, а имущества уж не спасти. С визгом, с причитаниями кинулись мастерицы из подклета в одних сорочках. Поднялись, спотыкаясь, по лесенке, выскочили на высокое крыльцо, а по двору потешные с факелами носятся.

— Да где же кони?! — раздался пронзительный крик.

Не воды требуют — коней… Да что же это деется?

А Дунюшка-то младенчиком тяжела! А ну как с перепугу скинет?

Забыв про заведенные порядки, понеслась Аленка, как была, переходами в государынины покои. Только сарафанишко прихватить успела и кое-как на бегу напялила его поверх сорочки. А косник в косу да повязку на голову, чтобы не выскакивать на люди простоволосой — про то она и не подумала.

Навстречу ей бежали с огнем люди — один высокий, в одной белой рубахе, впереди, прочие, тоже неодетые, за ним поспевали. Аленка вжалась в бревенчатую стенку, пропуская государя. Вот он каков без кафтана-то… Длинноногий, тощий, глаза выкачены, дороги не разбирает… За ним — постельничий, Гаврюшка Головкин, с одежонкой через плечо, за Гаврюшкой карла Тимофей поспешает, и — батюшки! Пистоль у Тимофея в руках! И постельный истопник Лукашка Хабаров, весь расхристанный, взъерошенный, с саблей наголо! И князь Борис Голицын, одетый так, словно и не ложился.

Пронеслись, выскочили во двор, перебежали открытое место, сгинули во мраке… И тут же за ними — непонятно кто, с охапкой верхнего платья, проскочил мимо Аленки, сапог обронил — и за ним не вернулся.

Господи Иисусе, неужто Софья стрельцов на Коломенское двинула?

— В рощу всё неси! — раздался голос князя Голицына. — В рощу, дурак!

А как бы в ответ — вой из царицыных хором.

Аленка понеслась туда — к Дунюшке!