Окаянная сила

— Да чем же я тебе не люб? — Федька искренне отказывался понимать, как это можно — шарахаться от здорового детины, не увечного, не убогого, да еще и девства лишившего?

— Уж больно ты, батька мой, зверообразен! — решительно сказала Аленка, но на всякий случай от Федьки отодвинулась.

Тот удивился несказанно. Посмотрел почему-то на свои чумазые лапы — как есть клешни. Пожал плечищами. И, запустив пальцы в бороду, попытался ощупать сквозь нее лицо. Тут только он заметил, что борода спуталась и стала истинным мочалом.

— Ну так расчесала бы мне бороду… — буркнул Федька, несколько даже устыдившись. — Не чужие, чай…

Аленка покосилась на него — вот уж точно, что не чужие.

— Сказал — женюсь! — рявкнул Федька и добавил уже помягче: — Как приморозит, санный путь станет, венчаться поедем. По тропке-то на остров вознику сани не протащить.

Аленка кивнула. В конце концов, когда болото схватится настолько, чтобы прошла лошадь, то девке пробежать — невелика наука. И не придется ломиться сквозь тот поганый сухостой — место спорчено, болью скорчено…

Она снова склонилась над укладочкой.

Это словно клочок прежнего мира был, прежних девичьих радостей, словно Дунюшка подарок прислала, словно поднимешь голову — и снова ты в Светлице с подружками, и песню-то они заведут, и за пирогами на Хлебенный двор самую шуструю пошлют, и тайной сердечной поделятся, и из слюдяного окошечка тайком зазнобу свою покажут…

И хотелось Аленке покинуть Светлицу ради Моисеевской обители, и поняла она вдруг, что в Светлице-то и была ей самая радость. Сама государыня тридцатницей назвать обещала… Приклада всякого — сколько для работы нужно, столько и отпустят, особенно если нужно доделывать начатую государыней или Дунюшкой работу. Знала ли Аленка, что настанет день — и обрадуется она скромной укладочке, что налетчики отняли у какой-то небогатой купецкой женки или дочки?

Так ей тут себя жалко стало — слезы навернулись.

Всхлипнула Аленка, да так громко — Федька в ответ ахнул.

— Да что это ты?

Быстренько сел рядом, грязными лапищами обхватил, прижал, на груди под бородой ее личико пристроил.

— Не реви… Обтерпишься… Женюсь же…

— Фе-день-ка… — окончательно разрыдавшись, еле выговорила Аленка.

— Ну, сказал — женюсь! И пшена принесу! И морковки!

Много еще чего наобещал Федька, и съедобного, и несъедобного, и достал зачем-то свою полтину денег медью, как будто на острове чего купить можно!

— Ну, хочешь — я баню построю?!

Но Аленке и это уж было не в радость.

Сунулась было в дверь бабка Голотуриха, но, увидев, что Аленка с Федькой в обнимку сидят, положила на лавку сушеные грибы — и потихоньку умелась…

* * *

25 января 1694 года умерла государыня Наталья Кирилловна. Кое-кто радовался — избыли медведицу. Петр странно принял свое горе — прискакал к смертному одру проститься, а потом удалился, не желая принять последнего вздоха матери. Несколько дней пребывал в безмерной скорби, а потом Франц Яковлевич Лефорт заманил его к себе, принялся развлекать праздниками, напомнил о делах незавершенных. Ибо пусть мертвые погребают своих мертвецов, у Петра же есть живое, и живое это — строение нового корабля в Архангельске. Так что пора собираться в Архангельск.

Когда царица захворала, Лопухины было воспряли. В последнее время все неудачи в Дуниной семейной жизни скопом валили на вдовствующую государыню. Она-де сына против невестки подговаривает. И объяснение нашлось — ей-де не хочется, чтобы государь Петр Алексеич к Дуне прислушивался, потому что Дуня тогда слишком много власти может забрать, и лопухинский род — с ней вместе. Потому и потворствует его поездкам в Немецкую слободу. До того договорились — чуть ли не царица Петрушу на блуд с Монсовой девкой благословила Дунюшке во вред!

А как скоропостижно, после пятидневной болезни, скончалась Наталья Кирилловна — тут-то и осознали Лопухины свое скудоумие.

Им бы, несмышленым, всех лекарей из Немецкой слободы за любые деньги призвать и государыню исцелить! Она-то, медведица-то, и была, как оказалось, главной защитницей перед сыном и Дуни, и всего лопухинского рода. А как не стало ее — государь и вовсе Дуню позабыл. Весь Великий пост, разумеется, не навещал, а как пост и пасхальная седмица окончились, как стало возможно им встретиться на супружеском ложе — тут и собрался Петр Алексеич в Архангельск.

Горько было Дуне, а того горше — Лопухиным. Власть, которую по-родственному позволила им взять Наталья Кирилловна, из рук уходила. Не разумели, что кругом деется, не нужны были государю!

Один Аврашка Лопухин кое-как угодил. А что Аврашка — молод, глуп, за сестру словечка замолвить не умеет.