Окаянная сила

— Я принес кое-что любопытное, — отвечал гость. Тут лишь Алена заметила, что он держит за ввинченное в крышку кольцо немалый дорожный сундучок.

Данненштерн, премного довольный, что гость своим появлением прекратил политический разговор, принял сундучок и поставил его на консоль у стены.

— А письма из Кенигсберга вы также привезли? — спросил он.

Алена во все глаза смотрела на Троебрового.

Дородством он не уступил бы боярину — из тех, кто помоложе, разумеется, из тех, кто в распутицу не сидит дома, дожидаясь санного пути, а смело садится в седло. Лет он поднакопил немало — пожалуй, что и Алене в отцы бы годился. Но это ее как раз меньше всего смущало — поразмыслив, она поняла недавно, что самым подходящим мужем для нее был бы рассудительный и хитроватый Петр Данилыч, был бы, кабы не вранье.

— Привез, разумеется. А что касается вашего заказа — не сошлись в цене, херр Данненштерн, и тут уж я был бессилен. Но много иного нашлось, весьма, весьма любопытного!

Алена всё подвигалась и подвигалась к гостю, пока Данненштерн не заметил ее.

— Не только у вас, любезный мастер Ребус, но и у меня есть удивительная находка, — он посторонился, чтобы Троебровый увидел наконец Алену во весь рост.

Алена почувствовала, что краснеет.

Мастер Ребус уставился на нее даже не с любопытством — иное было в его темных глазах, совсем иное, и Алена знала, что это такое было, и взволновалась отчаянно, до жути. Однако не могла она сама себе сказать, приятно ли ей сейчас мужское желание или же хочется оттолкнуть мастера Ребуса обеими руками.

Но быстро совладал с собой Троебровый и принялся открывать свой дорожный сундучок.

— Извольте!

Он выставил на консоль фигурку, словно отлитую из полупрозрачного меда. Рядом поставил другую, третью, четвертую… Это были человеческие головки, при шейках, при плечиках, как бы стоящие на таких же медовых подставочках.

Вдруг Алена ощутила иголочный укол там, где висела на груди ладанка с осколком камня Алатыря.

Осколок откликнулся!

— Все тридцать две! Извольте перечесть, — мастер Даниэль Ребус повел белой рукой над двумя рядами фигур, одним — потемнее, другим — посветлее.

Данненштерн взял одну в руки.

— Отшлифовано изрядно, даже чересчур, — заметил он. — Все черты сглажены.

— Очевидно, потому, что янтарь довольно легко полируется, и для этого пригоден даже толченый уголь, — заметил Троебровый. — А резьба совсем мелкая.

Судовладелец тоже взял посмотреть темную фигурку.

— Наловчились резать янтарь в Кенигсберге, — сказал он. — И не говорите, мастер, что эти шахматные фигуры вам дорого обошлись. Янтаря там много, и я сам видел, как его вылавливают из воды в штормовые ночи при свете больших факелов. Его ловят вот такими сетками, господа!

Он развел руки, как если бы собрался обнять большую изразцовую печь.

— Ночью? — удивился Данненштерн. — Почему бы вдруг?

— Штормы, которые выносят янтарь на поверхность, почему-то предпочитают ночное время. Хитрые волны вытаскивают куски янтаря — и они же, отхлынув, уволакивают янтарь с собой. Если бы собирать лишь тот янтарь, что можно найти на берегу утром, то он, пожалуй, оказался бы на вес золота!

Аптекарь Мартини тоже подошел полюбопытствовать.

— У меня имеется удивительная польская настойка на янтаре, — сказал он. — В больших и маленьких бутылях. Отличное средство от простуды и болезней горла. Кстати, дымом янтаря кое-где окуривают больных лошадей — попробуйте, Ганс, это может оказаться куда полезнее вашей мандрагоры в штанах.

Судовладелец покосился, но Мартини говорил вполне серьезно.

Алена глядела во все глаза на мастера Ребуса — вот он, обещанный, вот он, угаданный! Статен, в плечах широк, сразу видать — силен. Но есть в лице что-то неприятное, как если бы Алене своя сестра ведунья сделала отворот от этого дородного немца. Вот кто ей нужен, чтобы раздобыть камень Алатырь. А коли потребуется за тот Алатырь лаской заплатить — пусть, ласки не жалко. Хотя… не ему ласка ведь предназначена, ох, не ему… как же быть-то? Ведь именно этой платы потребует!

Пока Алена, верно угадав, что единый взгляд ее с мастером крепко соединил, мучалась, Даниэль Ребус, как бы не замечая, что в комнате есть еще и женщина, показывал диковины мужчинам.

Была там лежащая в крошечной коробочке черешневая косточка, на которой, коли взглянуть на прилагаемое к коробочке увеличительное стекло, были видны вырезанные человеческие лица. Все поглядели в стекло, пробовали счесть лица, не смогли и подивились. После чего мастер Ребус с великим бережением вынул укладку, а из укладки — диковинную посудину, как бы из мутноватого стекла, с длинным носом и с торчащей вбок толстой, прозрачной же, трубой. По бокам посудины вилась резная ветвь с крупными завитками, что живо напомнило Алене персидские тафты да атласы.

Даниэль Ребус поставил это странное приобретение на широкую ладонь и дал присутствующим обозреть ее, на лицо же напустил восторженную гордость.

— Вижу, вижу, что вам неслыханно повезло, — сказал Данненштерн. — Но не могу понять, чем вы нас осчастливили. Это ведь, если не ошибаюсь, горный хрусталь?