Окаянная сила

Сказала Алена это — и сразу поняла, что не смертью ее грехи искупаются. Да и мысль пришла ей в голову какая-то грешная… на исповедь, что ли, сходить?.. Так ведь любой поп ее из храма за такую исповедь в тычки выбьет! Анафему возгласит! Да еще пошлет за приставами — мол, еретицу изловил…

— Любой?.. — и тут вдруг озарило Алену. Был, был такой батюшка, что сатану бы не прогнал, если бы сатана пришел с поклоном к церковному порогу, а от всей души пожалел бы за тяжесть грехов его! Был, и только он мог сказать Алене те слова, которых она жаждала, и только его решение она приняла бы всей душой! И если пошлет в срубе гореть — значит, так оно и будет!

Подумала она так, и тут же взыграла в ней гордыня.

— Да неужто сама я ее, силу окаянную, не пересилю?

Задумалась Алена — помнят ли ее еще в Моисеевской обители? Сколько же лет прошло с того денька, когда покойная государыня Наталья Кирилловна приезжала к Лопухиным Дуню смотреть? Восемь? Кабы не девять…

Забыли. Мало ли там перебывало девок-рукодельниц. А коли нет — так забудут.

И тут же вспомнились заморочные слова:

— Говорил царь Азарат, приговаривал, он врагам моим наговаривал: «Будьте вы, супостаты и недруги, как столбы в избе, не было бы у вас ни ума, ни разума, ни мысли, ни памяти, ни советов, ни посулов. Кости, череп разойдутся, мысли киселем расплывутся, очи в сторону заведутся, а заснут сном глубоким — не проснутся. Ходить будут спящие, спать будут сидящие, говорить, зевая, ничего не понимая…»

Алена и не заметила, как вслух заговорила, сжав левый кулачок в правом, с оскалом да с придыханьем. Перед глазами длинный ряд инокинь-черничек пустила — как они в трапезную торопятся, семенят, одна другой в затылок, и, нагнувшись, исчезают в низкой дверце… откуда бы в трапезной быть такой дверце?..

— Господи, да что же это я? Кого обморачивать собралась? Невест Христовых?

Совсем растерялась Алена. И рада бы в обитель — а ну, как узнают?

Вспомнилось вдруг безумно-счастливое лицо блаженненькой Марфушки, грянул в ушах вопль:

— Дурной дух в тебе, девка! Фу, фу… Дочеришка лукавая! Ликуй, Исайя! Убиенному женой станешь! За убиенного пойдешь!..

— Стало быть, в Моисеевскую обитель дорога, — вдруг успокоившись, сказала Алена. — А признают — ну, выходит, так на роду написано. И убиенному невестой стану. Слышишь ты, окаянный?

Волк за стеной промолчал.

Не дожидаясь рассвета, вышла Алена со двора, приперла дверь избы, да и подожгла ее с четырех углов. Коли так оставить — велик будет соблазн вернуться, встать на камень Алатырь и сотворить новое злодеяние, а этого никак нельзя. Камню же ничего не грозит — он от беды в землю уйдет. Лучше Алене и вовсе не иметь к нему доступа. Без него грехов полным-полнехонько… И далекий путь ей предстоит. Без возвращения…

С собой она взяла лишь деньги, которые могли пригодиться при самом отчаянном покаянии, кое-что из одежды, да еще вощаные таблички — спустить их в Москву-реку с напутствием, чтобы вернулась к маленькой Марте хоть частица ее силы.

Волк некоторое время плелся за ней следом.

Нарочно для него Алена прихватила горсти две серого мака. Выйдя на дорогу, она тихонько нашептала на него, широко размахнулась — и полетел мак во все стороны.

— Собирай, окаянный!

И заспешила, заторопилась — прочь, под защиту монастырских стен.

* * *

Два месяца караулил волчище — дождался!

Открылась калиточка, вышла — инокиня не инокиня, послушница не послушница, в лице — ни кровинки, шаг неровный.

Но на ходу прибавилось румянца, выровнялся шаг, хоть и не скор был — изнурила себя Алена постом.

Незримо сопроводил ее волк в обжорные ряды, где первым делом взяла она на денежку три пирога-пряженца с луком и с морковкой и тут же, давясь, съела. Жирно жарили на сале те пряженцы — тяжесть не сразу улеглась в животе, а как улеглась — в сон Алену потянуло. Но совладала она с накопившимся недосыпом и пошла закупаться перед дальней дорогой.

А перед тем, стоя ночью перед образами и творя монашеское правило, совладала она и со своей гордыней…

Пошла Алена к Грише…

Измаялась дорогой страшно — торопилась, а облегчения никакого на пути ей не было. Раньше шла она — молитвами путь мерила, и был путь в радость. Теперь же грехи были не те — девьи да бабьи, что количеством коротких молитв да сотней поклонов искупаются. Смертные грехи взяла на себя Алена, замолить их пыталась, да не сумела, — и с каждым шагом всё более осознавала это, и горевала, и дивилась Рязанке, которая со своей силой немало могла натворить, да вот как-то воздерживалась, и кляла Кореленку, много поганых дел в жизни наворотившую.

Волк то пропадал, то дышал, окаянный, прямо в спину, оставаясь незримым для случайных попутчиков. Иногда рычал грозно, как бы готовясь напасть. Алена не оборачивалась.