Окаянная сила

— Самой тебе его всё одно не избыть, это уж мне придется, а ты поможешь, — рассудительно сказала Степанида. — Кое-чему научить могу скоренько — на пряник, на платок, на воду наговаривать. Да за тем ли ты ко мне пришла? На землю кладбищенскую, на гвоздь гробовой… Но тебе не все заговоры поддадутся, так и знай. Те, что поддадутся, служить будут верно, ты в них свою силушку вложишь. А ежели зори призывать — не отзовутся.

— Но тебе же они имена шепнули?

— А тебе бы, может, другие имена шепнули. С каждой ворожеей они на свой лад говорят, каждой иное имечко дарят… Вот знала я, как ломоту в костях на печь сводить. А свести не могла, пока зори мои были безымянные. Теперь позовут к страдальцу али страдалице, а я и в силе! И говорю…

Степанида протянула руки так, что ладони почти легли на печной бок, кончики пальцев едва-едва ощутили его, и заговорила, к Алениному изумлению, закрыв единое око:

— Ахти, мати бела печь, не знаешь ты ни скорби, ни печали, ни болезней, ни щипоты, ни ломоты. Так бы и раб Божий не знал ни хитки, ни притки, ни уроков, ни призоров, ни щипоты, ни ломоты. При утренней заре Марье, при вечерней — Маремьяне, при полуночной — Аграфене…

Она замолчала.

— И это — всё?

— Нет, еще замок заговору нужен. Вот утренняя заря многим ведуньям Марьей называется, вечерняя — Маремьяной, а полуночная, баловница, кому как. Есть на Москве ворожея Феклица, так ей полуночница Ульяной назвалась. Тебе вот водица — Ульяна, а ей — полуночница. А то еще, говорили, Натальей называлась, Маланьей тоже… Шалит. Но ежели я бы ее не Аграфеной покликала, а Ульяной, она бы мне ломоту в печи стеречь не стала. И если бы Феклица ее не Ульяной, как ей, Феклице, сказано было, а Натальей назвала, тоже толку бы не вышло.

Алена задумалась.

— Утреннюю зарю знаю, — сказала она, — и вечернюю знаю, а полуночницу?

— Это когда солнышко уж закатится и последнее зарево в небе виснет, уходить не желает.

— Ясно… Так что же, зори меня слушаться не станут? — жалобно спросила Алена.

— Ну, это, свет, лишь богу ведомо. Будешь ходить по утренней росе и по вечерней росе, лесами да рощами, просить, звать — может, откликнутся. Может, сумеешь то, что тебе будет послано, принять. А нет — найдутся другие заговоры на три зорьки, я вот один приворот знаю, смешной! Им — девок веселить! Позовут в боярские хоромы, боярышень гаданьем потешить, вот он и пригодится. Кто ни услышит — в кулак прыскает! Только начитывать нужно как бы не в шутку, личико держать строгое…

Степанида свела губы в куриную гузку, потупилась и стала как верховая боярыня, приставленная смотреть за молодыми мастерицами, уж до того праведная, что глянуть тошно. И заговорила нараспев, не своим, а распевно-суетливым бабьим говорком:

— Зори-зарницы, вас на небе три сестрицы, вы Божьи помощницы: одна допека, другая зануда, третья притвора. Одна — допеки, другая — зануди, третья — приверни раба Божия ко мне, рабе…

И не выдержала, расхохоталась вместе с Аленой.

— Неужто помогает? — не поверила Алена, когда, отсмеявшись, убрала пальцем с глаза невольную слезинку.

— А это уж как Господь судил. Ежели судил той девке повенчаться с тем парнем, то зори его и допекут, и занудят, и привернут, всё исполнят.

Вдруг Алене пришел на ум еще вопросец.

— Погоди, Степанида Никитишна! Самой-то тебе водица как назвалась?

— То-то и обидно! — вскрикнула вдруг Рязанка. — Тебе имечко, почитай, даром далось, к силе в придачу, а я за ним два лета по Яузе бродила!

— И что же, отозвалась?

— То-то и обидно! — повторила ворожея. — Ульяна она у меня! У тебя — Ульяна, и у меня — Ульяна! Тебе-то — даром, а мне-то — два лета выпрашивать, до зари на берег бегать…

— Степанидушка, светик! — Алена кинулась к ворожее, приласкалась, поднырнула ей под мышку, ее рукой принакрылась-приокуталась. — Еще ж неведомо, от чьей силы больше проку!

Сказала она это более для утешения, потому что чуяла — со всем своим знанием Степанида слабее ее, необученной, да только проклятье-то силой не отделать, вот в чем беда…

— Да будет тебе, будет… — проворчала Рязанка. — Вот ты пока не разумеешь, зачем я тебя в церковь посылаю, а это ведь мы тебе приданое собираем.

— Неужто ты меня замуж отдашь? — ушам не поверила Алена.

— С твоей силой, свет, замуж выходить опасно — мужика в бараний рог скрутишь, расхлебывай потом… Я про ведовское приданое. Для того, чтобы ворожить и порчи отделывать, должны у тебя быть имущества разные, — сказала Степанида. — Четверговая соль с трех дворов и с семи дворов, венчальные свечи, крестильные пеленки, свечечка христосская…

— Какая? — удивилась Алена, даже в Моисеевской обители не слыхавшая про такую свечку.

— Экая ты! Ну, крестный ход видела? Замечала — когда во время заутрени церковь обходят, непременно какая-то баба на обочине со свечкой стоит?

— Да не замечала я!

— Ну так иным разом приглядись. А то — христосская свечка. Ее лишь раз в год зажигают, при крестном ходе. И хорошо, кабы она трижды так горела. Пока горит — святости набирается. А потом ее дымок нечистую силу гонит прочь.

— Вот оно что… — удивилась Алена. — А другие имущества?