Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках

Одной из его ярких примет становится распространение числа незаконнорожденных детей. В незаконнорожденности из-за супружеской измены матери подозревали и Петра Первого, и императрицу Анну, и многих других представителей династии. Но самое примечательное, что это обстоятельство уже никого не удивляло и не шокировало. Оно становилось почти естественным. Неслучайно много позже, в XIX столетии, император Николай Павлович в ответ на замечание князя А.Ф. Орлова о том, что невеста наследника, цесаревича Александра, будущего Александра Второго, на самом деле незаконнорожденная дочь герцогини Гессенской от ее сожителя камергера да Граней, невозмутимо возразил: «А мы-то с тобой кто?.».^{111}

Истории о монарших прелюбодеяниях, супружеских изменах и незаконнорожденных детях становятся неотъемлемой чертой каждого царствования. Вне зависимости от того, имели под собой основание слухи в том или ином конкретном случае, общая распущенность нравов положила несмываемое пятно позора и подозрений на происхождение почти всех правителей империи.

Сразу после свадьбы герцога Голштинского Карла на дочери Петра, Анне, стало известно, что он не бывает с женой, проводя время у некой «московской гризетки». Но сама цесаревна не скучала в одиночестве, по донесениям саксонского резидента, «вознаграждая себя, ночуя то у одного, то у другого», причем в обществе своей двоюродной сестры — будущей императрицы Анны Иоанновны^{112}. В качестве настоящего отца ребенка цесаревны Анны Петровны, будущего императора Петра Третьего, уверенно называли не герцога Карла, игнорировавшего исполнение своего супружеского долга и, по некоторым известиям, вообще не способного иметь детей, а Брюмера, гофмаршала голштинского двора^{113}.

Что же касается императора Павла, то сомнения насчет его происхождения состояли только в том, сын ли он Сергея Салтыкова или кого-то другого[31], но об отцовстве Петра Третьего здесь уже не было и речи.

В условиях, когда внебрачные связи оказались не просто допустимыми и «естественными», но получили значение едва ли не равное супружеским отношениям, само понятие незаконнорожденности начинало стираться, как это было во времена языческого варварства, когда не существовало четкого разграничения между статусом супруги и собственно наложницы, и решающее значение имел не христианский закон, а воля мужа-господина. Именно он, глава рода, хозяин-патриарх, решал, кто из его потомства, как правило весьма многочисленного, достоин быть облечен всеми правами, получить долю в наследстве, а кто — стать изгоем или даже рабом.

В это состояние первобытной дикости российское высшее сословие оказалось погруженным благодаря усилиям Петра Первого. Он по личному капризу признал детей от наложницы, казнив своего законного сына Алексея. При этом императоре-просветителе» и после него представители династии и придворной знати утратили всякое представление о приличиях и стыдливости до такой степени, что практически никто из потомков аристократических фамилий не мог быть уверен в том, что его отцом является тот, чью фамилию он носит. И наоборот, появилось многочисленное потомство от побочных связей, которому отцы желали придать статус законности — для этого было выработано даже специальное правило, получившее широкое распространение — присвоение незаконному отпрыску «усеченной» фамилии. Так бастард князя Трубецкого стал Бецким, Репнина — получил фамилию Пнин и т.п. В иных случаях незаконные дети получали фамилию кого-нибудь из небогатых дворян, которые за вознаграждение соглашались усыновить отпрыска богатого соседа, как было с поэтом Жуковским, незаконнорожденным сыном помещика Бунина.

Граф Кирилл Разумовский дал своим детям от содержанки фамилию Перовских, по имению Перово. Из этого семейства впоследствии вышло несколько государственных деятелей, в том числе министр внутренних дел, а также известная революционерка Софья Перовская. Отец А. Герцена — аристократ Иван Яковлев присвоил любимому побочному сыну фамилию, образованную от немецкого «Herz» — сердце. А его брат, бывший одно время обер-прокурором Святейшего Синода, Александр Яковлев, напротив, так мало интересовался судьбой своих незаконных детей от многочисленных невольниц — крепостных крестьянок, что не всех из них помнил в лицо. И только одного он усыновил официально, передав свою фамилию и все права наследства, чтобы оно не досталось родственникам. Остальные дети А. Яковлева по-прежнему оставались крепостными.

Но подобное отношение к потомству от «случайных» связей с крепостными невольницами было общим правилом среди господ. Например, у А. Волынского, кабинет-министра императрицы Анны, признанного многими историками прогрессивным деятелем России, было несколько детей от крепостных женщин, которых он записал в ведомости как своих дворовых слуг и ничем не выделял из толпы остальных рабов. Впрочем, это было только начало. В дальнейшем дети и внуки вельмож первой половины XVIII века сумеют превзойти в низости и дикости своих предков.