Серьезно упал общий уровень культуры и простой грамотности черного и белого духовенства. В монастыри устремилась масса случайных людей, искавших там не молитвенного уединения, а спасения от вездесущего государства, от войны и разрухи, от голода наконец. Чрезвычайно распространилось пьянство. Ростовский владыка прямо писал Петру, что в монастырях его епархии «чернецы спились и заворовались». В настоятели приходов попадали часто за взятки, данные епископам или их приближенным. Никто не проверял пригодности того или иного кандидата к исполнению обязанностей священника, брали тех, кто больше заплатил. В результате церковные службы велись с ошибками, подчас грубыми, искажались священные тексты и обряды, что вносило смущение в ряды верующих и отталкивало многих от официальной церкви.
Со временем наиболее явные следы одичания исчезли или смягчились, но остались приниженное положение священников перед епархиальным начальством, их малая грамотность и, что самое главное, отгороженность от прихожан, которые по-прежнему смотрели на попов, как на помощников полицейского пристава. Сами священники, в свою очередь, всячески стремились не преодолеть этот разрыв, а наоборот, улучшить и облагородить свое положение, сделать его более привилегированным.
В пору подготовки нового Уложения при Екатерине Второй со стороны духовенства поступили предложения и просьбы «утвердить иерархию духовных чинов наподобие иерархии военной, в которой архиепископ приравнивался к генерал-аншефу, епископ — к генерал-поручику, настоятель монастыря — к генерал-майору, священник — к поручику, дьякон и монах — к прапорщику… Поскольку любой офицерский чин давал потомственное дворянство, духовенство претендовало на дворянство для монахов и священнослужителей»{130}
.Можно предположить, что эта инициатива была попыткой со стороны церкви компенсировать потери, понесенные в результате секуляризации 1764 года, когда из церковной собственности были изъяты населенные крепостными крестьянами земли. Поскольку дворянское звание давало вожделенное право на владение крепостными «душами», русское духовенство стремилось получить его хотя бы таким необычным для себя способом, как через присвоение военных чинов.
Поведение и образ жизни высших иерархов церкви служил к соблазну верующих не меньше, чем состояние и привычки низшего духовенства. Петру очень быстро удалось втянуть руководство церкви в свой ближний круг, сделать их как бы сообщниками своего правления и всех его безобразий. Правда, для этого ему сначала пришлось провести некоторые кадровые замены.
После смерти патриарха Адриана в октябре 1700 года Петр назначил местоблюстителем патриаршего престола малоросского выходца Стефана Яворского. Этот человек был, конечно, весьма далек от традиционного русского благочестия. Он прошел обучение в католических школах Польши, для чего принял унию. Потом он вернулся в православие, но, подобно всем своим соотечественникам, учившимся в иезуитских школах, навсегда остался внутренним поклонником западного богословия и религиозной традиции. Культура латинского запада была ему значительно ближе культуры и духовности православного востока, и прежде всего, конечно, ортодоксальной религиозности России, где, волею судьбы и Петра, ему пришлось возглавить православную церковь.
Яворский временами тяготился своей должностью, но его положение облегчалось тем, что Петр позаботился о максимальном уменьшении его полномочий как местоблюстителя патриаршего престола. Из его ведения были изъяты все административные функции по управлению хозяйственной жизнью церкви и переданы Монастырскому приказу под руководством светских чиновников. Местоблюститель превратился во многом в символическую фигуру, не имевшую никакого влияния на дела церкви. Даже о назначении епископов и архимандритов Яворский нередко узнавал от других лиц. Все церковные дела Петр крепко взял в свои руки и решал их лично или через доверенных людей. В 1702 году Шереметев, минуя местоблюстителя патриаршего престола, прямо обращается к Петру с вопросом о том, кого назначить архимандритом псковского Печерского монастыря. В 1707 году Петр, игнорируя Яворского, поручает И. Мусину-Пушкину подыскать кандидата на место холмогорского владыки вместо умершего Афанасия. Подобных примеров было немало.
В то время пока уязвленный и обиженный Яворский сидел в Москве и находил утешение то в литературных сочинениях, то в пространных жалобах Петру, среди иерархов появилось несколько ярких личностей, символизировавших собой новое лицо церкви.