Окаянный престол

С неподдельным воодушевлением все события сопровождали свирели, седой цимбалист зачастил молоточками.

Фёдор Иванович казнил теперь Скопина: изловчась, рубил по вороту ребром ладони. Мечник, упёршись ему головой в живот, ровно противился, дожидаясь, когда весь Мстиславский навалится, и вдруг вынырнул, отпрянул назад и чуть вбок. Непобедимейший, всей равноускоренной тяжестью грянулся об пол.

— Вот примерно так... — сообщил Скопин Мнишку, недообъяснил, запыхавшись.

— Баста, баста... — сквозь хохот увещевал Стась.

Мстиславский тяжело вздымался.

— Что это с гостеприимством у тебя?.. — пособил ему обеими руками мечник. — Сам гуляешь, а хозяйку прячешь? Гляди, наложим мы охул на твой дом. Нам без хозяйки и меды не сладки!.. Ну, слово: позовёшь — не упадёшь больше... Ведь всяко устойчивее станешь! Со своей золотою половиной ты истинно непобедим!

Стась подхватил:

— А где, действительно?..

То ли князь устал, то ли упоминание жены (о чём, наверно, уже знал Скопин) действовало на него магически (сразу умудряло, что ли? исцеляло раненую как угодно гордость?), но, встав, он молча прибрался весь — одним жестом руки, молча нацедил в высокий куб домашнего зеленчака и лишь тогда пустил перед собой, вплавь уса:

— Коли не потребуете, ублажу... По всей обычности, — схитрил улыбку. — Паяц, покличь поди гостям боярыню.

Ведая обычай, музыка примолкла. Скопин, потирая основания ладоней, прошёлся в тишине — и да-да-дах на-на-нах: выкинул коленце посредине комнаты. Мнишек был всем донельзя доволен и хотя, как в каждом новом для него доме, он сперва помалкивал, смотрел во все глаза, — он видел, что живёт, живёт-таки, — как будто тот же, но уже в другой земле, и понемногу уже понимает её: свет и лень её, ревнивые осмеиваемые обычаи, свирепую и робкую её историю, небесные дебри, одушевлённые реки... Ещё Стась понимал, что скоро сможет понять много тоньше, твёрже всё, что пред ним виднеется на отгороженной под Русь земной поверхности. Он немного скучал уже о добрых солнечных горах своего исконного славянства, но не находил в ровном сердце порыва домой. Верно, одна часть его осталась там, чтобы другая побыла тут. И напротив: чем интересней, шире, хлопотливей становилось тут, тем скорее посрамлённая, напуганная, убитая после войны, та детская часть Стася вновь оживала, точно отшарпываясь от преисподних походов — смрадных слоёв свиной копоти, тошных слоёв... И эта оклемавшаяся часть его решалась пожить ещё дома, вновь веря несмутимости едва не проклятых притоков тёплого Днестра, хоть плохо помнила ещё родные берега — и далеки, и не до них. Слишком ярко в душе по соседству мерцало увлечение здешним своим лёгким спасением...

Седатый цимбалист по мановению Мстиславского ушёл из горницы, но сразу вернулся с боярыней.

— Ну, Дмитревна, становись в большом месте! — закричал мечник, делая вид, что никак не утрётся перед поцелуями.

Служкой-потешницей хозяйке дан был на подносе кубок зелена вина. Сама чуть пригубив, хозяйка прежде гостей подала кубок с поклоном своему хозяину. Но Скопин, вынырнув из-под подноса, первым отхлебнул-таки из кубка и уже лез к хозяйке целоваться. Та, впрочем, отвернулась от него, перед супругом блюдя букву обычая, и Скопин, притворно вздохнув, отступил.

Жену Фёдор Иванович целовал основательно и кратко, показуя блеск и звук супружеского счастия, да не приоткрывая таинства его.

Затем всё-таки не упустил свой черёд Скопин и встал быстро снова в очередь за Мнишком, желая повторить. Мнишек взял наполненный в третий раз кубок и забыл о нём. Он забыл и детский Днестр, и здешние секреты, и красоты, которыми думал спасаться от того, что хуже смерти, но спасён теперь совсем другим. Теперь узнал, как падают, скользят, взмывают, разворачиваются, исчезают и являются, кружат... и остаются полными расплёснутые кубки — во всех Божьих домах...

Боярин Мстиславский и вмиг осунувшийся Скопин видели это, как мелькнувшего над дверью ангела, и слышали раскрывшийся бесшумно вихрь. Фёдор Иванович, замерший, но про себя потрясший головою, увидел, глянув снова, что ошибся: ему или почудилось, что на такой непереносимой для его глаз скорости ангел должен дальше пролететь, или, пока князь моргал, ангел вернулся... Но теперь ангел стоял прямо над женой и Мнишком, словно не видящими ни его, ни друг друга... Только ресницы их чуть трепетали, точно от дорогого воздуха, и, хоть ангел светил, темнеющие завершения его крыльев уходили сквозь зрачки их, смело закруглившие весь мир, — туда, где нет конца.

Мстиславский думал уже выгнать ангела и закрыть окно (князь всё более чувствовал себя оставленным в каком-то скорбном, даже жутком уже одиночестве), как супруга и гость начали озираться вдруг по сторонам, немного приходя в себя. Мнишек, не зная, что не пил вина, отложил поднос на край стола, княгиня сунула куда-то кубок: да, им же надо было ещё целоваться... Мстиславский, не владея собой, сделал шаг вперёд, но Скопин взял его за плечо по праву постороннего серьёзной, упреждающей бесчестье десницей.