Океан безмолвия

Формально да, я сплю с ним, но, готова поклясться, она спрашивает не об этом. Я качаю головой, ведь сексом мы с ним действительно не занимаемся, хотя не знаю, долго ли еще нам удастся сдерживаться.

— Серьезно? — уточняет Марго. Трудно определить, разочарована она, обрадована или просто сомневается в правдивости моего ответа.

Серьезно.

— Я все равно должна знать, где и когда ты бываешь.

Я киваю. Я ее не осуждаю, да и какая разница, если она всегда может отследить меня по телефону. С моей стороны это всего лишь реверанс. От меня не убудет.

— А он симпатичный парень. — Она заговорщицки улыбается.

На это я тоже киваю.

Глава 42

Джош

— Сколько миль ты пробежала? — спрашиваю я, когда она в начале одиннадцатого снова появляется в моем гараже, снимает с пояса перцовый аэрозоль и с запястья — кардиомонитор.

— Не считала. Просто бежала, — отдуваясь, отвечает она. По ее лицу струится пот. Она хватает бутылку воды, подходит ко мне и заглядывает через плечо. — Далеко продвинулся?

— Почти доделал. Как раз собирался закончить на сегодня. Завтра можно будет лачить, если дождь не пойдет.

— Я помогу, когда освобожусь у Клэя. — Весь месяц не меньше двух раз в неделю она торчит у Клэя. Он делает какой-то странный коллаж. Я его не понимаю. Мне нравятся те рисунки, на которых просто видно ее лицо.

— Скажи ему, что он монополизирует тебя и я начинаю ревновать.

— Передам. — Она улыбается. — В следующем месяце у него конкурс, а в выходные я ему позировать не смогу и пообещала, что буду приходить после школы. — Солнышко вечно при делах: собирает материал для Дрю, позирует Клэю, бегает, ходит в школу, помогает мне в гараже. Еще вот записалась на какие-то занятия по крав-мага[18], даже не знаю, что это такое. Бездействие ее тяготит.

— Тот самый, на который ты с ним поедешь?

Кивнув, она запрокидывает голову, допивая остатки воды в бутылке.

— Он будет проходить в какой-то художественной галерее в Риджмонте. Там ежегодно проводится конкурс штата, и выставляются все работы финалистов.

— Значит, ты все же едешь домой на выходные? — Лучше б она не уезжала, я слишком привык к ней. Ужас как противно готовить в одиночестве, есть в одиночестве, смотреть телевизор в одиночестве и вообще быть одному.

— Я обещала.

О поездке домой она всегда говорит унылым тоном. Почему? Понятия не имею. Могу лишь предположить, что это как-то связано со всеми ее шрамами и историями, которые она мне не рассказывает. По возвращении она несколько дней находится в рассеянном состоянии, как расплывающаяся голограмма. Она всегда такая, будто музыка и текст двух разных песен. Но после поездок в Брайтон ее рассеянность становится заметнее.

— Ты ни с кем из родных не разговариваешь?

— Нет. Ты же знаешь. — Она произносит это уже хорошо знакомым мне тоном, подразумевающим «к чему ты клонишь?».

— Почему?

— Потому что не могу сказать им то, что они хотят услышать. Если начну разговаривать с ними, мне придется лгать, а лгать я не хочу. — Из этой ее фразы я почерпнул больше информации, чем из всех предыдущих, когда-либо сказанных ею мне, но этого все равно недостаточно. Мне это ни о чем не говорит.

— Значит, ты перестала разговаривать, чтобы не лгать?

— Я не планировала. Просто хотела помолчать один день, потом еще один, потом еще, потом неделю, потом месяц, ну и так далее.

— И они просто так тебе это позволили? Им было все равно?

— Конечно, не все равно, но им пришлось смириться. Что они могли сделать? Трясти меня? Кричать на меня, настаивать? Посадить под домашний арест? Так я и так из дому не выходила. К тому же, по словам моих психотерапевтов — а их у меня была уйма, — с моей стороны это естественная реакция, что бы это ни значило. — Естественная реакция на что, Солнышко? Прошу тебя, объясни. Но она не стала. Еще один случайный фрагмент в пазле, составленном из неподходящих кусочков.

— А не проще ли лгать, чем молчать?

— Нет. Лгунья из меня никудышная. По мне, так если что-то делать, надо делать на «отлично». — Ну вот, к ней вернулся сарказм, серьезный разговор окончен. Известный прием. Интересно, долго еще я буду это терпеть?

Я начинаю прибираться в гараже. Она подходит к своему стулу, хочет сидя подождать, пока я освобожусь, и наконец-то замечает пакет, который я туда поставил.

— На верстаке мне сидеть запрещаешь, а сам заваливаешь мой стул всяким хламом, — шутит она, поднимая пакет, чтобы поставить его на пол.

— Открой.

Она заглядывает в пакет и вытаскивает обувную коробку, затем, прищурившись, смотрит на меня. Я наблюдаю за ней, потому что хочу видеть ее лицо, когда она откроет коробку. Знаю, подарок дурацкий, наверно, совсем не то, что она желала бы получить. Я ведь не спец по подаркам.

А может, и спец, ибо лицо ее просияло, когда она его увидела.

— Ты купил мне ботинки?! — радостно восклицает Солнышко, словно я подарил ей бриллианты.

— Я ведь ничего не подарил тебе на день рождения. Надеюсь, подойдут. Как-то глянул размер на твоих туфлях, увидел цифру «7», такие и купил. — Я сую руки в карманы.