Океан безмолвия

Чудно, что здесь тихо. Так не должно быть. Я привык к тишине, но стал ощущать ее только в последние дни, когда Настя перестала приходить. Тревожный знак. Я годами работаю здесь в одиночестве, и за каких-то два месяца, даже меньше, что я провел в ее обществе, все изменилось — теперь одиночество меня тяготит. А она вдруг перестала приходить, ее нет уже несколько дней. Может, это и к лучшему: мне необходимо реально оценить ситуацию. По возможности я стараюсь работать с опущенной гаражной дверью — просто чтобы убедиться, что могу. Не хочу больше ни к кому привязываться. Пусть она приходит сюда. Сидит в моем гараже, подает мне инструменты, задает вопросы. Использует меня, чтобы выговориться. Я выдержу ее общество. Главное — не возлагать на это больших надежд. И я не стану. Не знаю, когда она вернется, но вот интересно, сколько времени мне удастся проторчать за закрытой дверью, прежде чем я начну задыхаться?

Настя

За эту неделю я намотала больше миль, чем за несколько предыдущих, вместе взятых, потому что немалую часть времени, отведенного на пробежку, торчала в некоем гараже. Теперь пытаюсь наверстать упущенное. Но мне не хватает Джоша. Не так, как друга, с которым не виделся несколько дней. Из всех моих нынешних друзей он самый близкий мне человек. Да, у меня есть Дрю, и Клэй, похоже, на каком-то этапе стал моим другом, но Джош — мое прибежище. Мое спасение.

Я не была у него несколько дней. Всю эту неделю позировала Клэю. Сидела на стуле, как дура. Это так противно. Все время хотелось встать и подвигаться. Тяжело сидеть неподвижно. Когда долгие месяцы лежишь в постели, залечивая раны, а потом сидишь на стуле, разрабатывая руку, впоследствии любая форма физической бездеятельности быстро утомляет, хочется поскорее встряхнуться. Поэтому каждый день после сеанса позирования Клэю мне приходится совершать долгие пробежки. Для меня это — единственный способ сохранить остатки разума. И, поскольку Марго несколько недель назад, уступив моей просьбе, позволила приобрести подвесную боксерскую грушу, мне теперь есть что колотить, и этим я тоже подолгу занимаюсь.

В пятницу вечером мои нервы не выдерживают. Я даже не знаю, дома ли он, но ноги сами несут меня туда. Интересно, он по мне тоже скучал? Перед его домом я замедляю бег. Он в глубине гаража, отлаживает одну из своих пил, работает, стоя ко мне спиной. Я обвожу взглядом помещение, ищу, куда бы сесть. На верстаках нет ни пятачка свободного места. Все рабочие поверхности чем-то завалены. Груды древесных отходов, забытые инструменты, ящики, коробки. Такого беспорядка я здесь еще не видела. Джош очень аккуратен, а это значит, что бардак он устроил нарочно. Может, это своего рода намек? Может, он осознал, как ему хорошо здесь без меня. Заново свел знакомство со своим одиночеством и понял, что ему этого не хватает.

Я еще не готова уйти. Если меня должны прогнать, пусть уж лучше я выпью чашу унижения до дна. Надеюсь, что он выйдет из-за своего дурацкого станка и скажет что-нибудь мне, однако он, похоже, не торопится. Краем глаза вижу у боковой двери, там, где кончается верстак, стул — над ним Джош работал на прошлой неделе. Узнаю ножки, их дизайн, над которым он старательно трудился. Должно быть, закончил на этой неделе. Это на заказ или для себя? Изящный стул. Каждый раз, глядя на какое-то его изделие, я ненавижу Джоша чуть больше. Моя зависть — живое существо. Подвижное, переменчивое, растущее. Как мой гнев и мамины переживания.

Я провожу ладонями по изгибу спинки. Присев на корточки, рассматриваю ножки. Подлокотники широкие, изогнутые, в точности повторяют линии спинки. Мне любопытно, начал ли он уже работать над другим таким же стулом, ведь это явно часть гарнитура. Я все еще вожу пальцами по другому подлокотнику и вдруг, сама того не сознавая, сажусь на стул. И тогда понимаю, насколько он совершенен. Вроде бы этот стул не должен быть удобным, но мне не хочется с него вставать. Руки мои покоятся на подлокотниках, я откидываюсь на спинку и, подняв голову, вижу, что Джош наблюдает за мной. Его взгляд нервирует, хотя, казалось бы, я уже должна к нему привыкнуть. И из-за того, что он такой красавчик, мне трудно отвести от него глаза.

На его лице заметна обеспокоенность и одновременно озорство. Такое же выражение было у Клэя, когда он показывал мне мой портрет. Я понимаю, что Джош ждет моей реакции, одобрения. Я смотрю на стул, на котором сижу, потом опять на него, но он уже не глядит на меня. Снова занимается своей пилой, будто ничего не произошло. И тут-то меня озаряет. Джош специально завалил весь верстак, чтобы, не найдя там места, я была вынуждена обратить внимание на стул. Ведь этот стул предназначен для меня.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы я, как ужаленная, вскочила со стула, своим резким движением вынудив его оторваться от своего занятия. С минуту мы просто смотрим друг на друга. Я, наверно, похожа на обезумевшую зверушку, готовую пуститься наутек, — как в ту первую ночь, когда пришла сюда. Я могу сказать, о чем думаю, но в этом нет нужды. Он уже знает.