Океан безмолвия

— Дом большой. Принадлежит Митчу Миллеру, боссу твоего отца. В этом году он туда не поедет и предложил погостить нам. Аддисон тоже поедет. — Аддисон поедет? Нормально. Для мамы главное не нравственность, а успехи в учебе. Мы с Ашером могли бы с половиной страны перетрахаться прямо в ее доме, лишь бы это не мешало нам добиваться успехов. Интересно, это ее правило все еще применимо ко мне, ведь теперь я ни на что не способна? Зная Ашера, охотно допускаю, что он, поди, еще ни разу и не переспал со своей девушкой, но, поскольку это тот критерий, по которому проще составить мнение о моей маме, я из этого и исхожу.

Я три раза стучу по телефону. Это значит, что я собираюсь положить трубку.

— Пожалуйста, хотя бы подумай об этом. Марго тоже поедет, и я не хочу, чтобы ты осталась на День благодарения одна. — Я кладу трубку, лишая ее возможности сказать, что она любит меня. Не потому, что не хочу этого слышать, — не хочу, чтобы она ничего не услышала в ответ.

Моя жизнь вне школы изменилась практически до неузнаваемости, но в период с 7.15 до 2.45 почти все остается неизменным. Мы с Джошем ведем себя так, будто едва знакомы; Дрю метает в меня секс-бомбы при каждом удобном случае; я стараюсь соблюдать собственный дресс-код. Все остальное время занимаюсь тем, что уклоняюсь от того, от чего приходится уклоняться в данный день. От злобных взглядов Тьерни Лоуэлл. От непристойных предложений Итана Холла. Избегаю всех во время обеда.

Я иду через двор, направляясь в свой любимый пустой туалет, где двадцать пять минут проведу в беспрерывной тревоге, а потом пойду на урок труда. Перед тем как ступить во двор, смотрю на Джоша. Он уже на своем месте. Его скамья стоит рядом с корпусом, где у него третий урок, поэтому обычно он приходит первым. Я позволяю себе смотреть на него только сейчас, потому что он далеко и никто не заметит. По приближении к нему я всегда отвожу взгляд, иначе, боюсь, если гляну на него хотя бы на секунду, весь белый свет узнает, что творится в моей голове. Я просто иду мимо и краем глаза замечаю, что он смотрит на свои руки, сидя в той же позе, в какой сидел, когда я впервые его увидела. И у меня возникает вопрос: он специально выбрал эту позу, зная, что его руки смотрятся особенно выигрышно, когда он так сидит?

— Солнышко.

Он окликает меня так тихо, что я едва его слышу. Слава богу, слышу только я одна. Но я знаю, что мне не послышалось. Он не поднимает головы, пока я не останавливаюсь и не обращаю на него взгляд. Черт, о чем он вообще думает? Он смотрит на меня так, будто ему плевать, наблюдает за нами кто-то или нет.

— Садись.

Я подхожу к нему. По крайней мере, теперь не торчу посреди двора. Стоя спиной ко всем, я смотрю на него, прищурившись. Ты что творишь?

— Кара Мэттьюз, должно быть, полночи сидела на телефоне, — говорит он спокойно.

Я уже в курсе. Оказывается, мы с Джошем давно трахаемся тайком, а теперь они с Дрю просто передают меня с рук на руки. Полагаю, Джош тоже это слышал. Сама я на этот треп никак не реагирую: просто включаю «дурочку» и иду прочь. Джош тоже вряд ли что-то им отвечает. Меня вообще удивляет, как кто-то осмелился приблизиться к нему настолько, что он смог услышать их болтовню. Большинство обычно трепещут перед ним. Наверно, замертво рухнут, если случаем окажутся рядом или, хуже того, будут вынуждены признать его существование. Не знаю, что на него нашло? Какого черта он окликнул меня, когда я была посреди двора? Не в его манере подыгрывать.

— Садись, — повторяет он мягко. Это не приказ. Не просьба. Единственный возможный вариант. — Незачем прятаться в туалете. Прячься здесь. Вокруг меня силовое поле, сама же знаешь. — Говоря это, он понижает голос, будто делится со мной секретом. По его губам скользнула тень улыбки, которую никто не замечает, кроме меня. Потом он снова принимает серьезный вид, добавляет тихо: — Тебя никто не потревожит.

И я сажусь. Он — на спинке скамьи, я — на сиденье. Друг друга не касаемся. Оба молчим. Даже не переглядываемся: сидим на разных уровнях. И сегодня, впервые с тех пор как я пришла в эту школу, двор мне не кажется таким уж ужасным.

Глава 31

Джош

Сегодня утром умер мой дед. Ничего не изменилось.

Я думал, когда он умрет, я расклеюсь: расплачусь, напьюсь, начну бузить, — потому что все кончено, он мой последний родственник. Я не расклеился. Не сломался. Не дырявил кулаками стены. Не лез в драку с каждым выродком в школе. Вел себя так, будто ничего не случилось. Потому что, как ни странно, это абсолютно нормальная ситуация.

— Куда едем? — спрашивает Солнышко, забираясь в машину. Меня тянет из дома. Сегодня гараж ничего не может мне предложить. Мастерская — единственная моя отдушина, и мне не хочется думать, что в данный момент она бессильна. Лучше уж я уеду на некоторое время, чтобы меня не мучил страх, что это я тоже потерял. Не знаю, куда мы подадимся. Я просто хочу уехать.