Океан Бурь. Книга вторая

— Ты на цаплю похожа, — сказал Володя. — Уматывай отсюда, мне одеваться надо.

— Ничего ты не понимаешь. — Она остановилась против него, прошептала: — А у меня, знаешь, какая радость?

— У всех радость, — вздохнул Володя.

— Нет, правда. А ты почему не спросишь, какая у меня радость?

Девчонки — чего-нибудь ей купили, платье например, вот и вся большая радость.

— Глупость какая-нибудь…

— А вот и нет. А вот и нет… — Она затрясла своими косичками и, гордо вскинув голову, сообщила: — Меня приняли в балетное училище. В хо-ре-огра-фиче-окое, — пропела она и закружилась, раздувая подол желтого платья.

Потом она присела рядом с Володей и рассказала, как просто и хорошо все получилось. Пришли из училища две тетки.

— …Совсем, ну, понимаешь, совсем нисколько на балерин не похожие, а Милка Инаева, у которой мама актриса, сказала, что они бывшие балерины, а сейчас они преподаватели, учительницы. Пришли в школу для того, чтобы отобрать для хореографического училища самых-самых способных девочек. И я одна прошла. Ты только подумай, из всей школы — одна я!!

— Во что прошла?

— Ну как тебе объяснить? Ни во что я не проходила. А просто я им понравилась. Для балета я подходящая. И ноги, и руки, и шея. Ну все, все…

— Хм, — Володя усмехнулся. — Ноги у тебя как палки.

— Сколько хочешь смейся. У меня такая радость, что все равно не обижусь. А ты от ревности злишься. У тебя ревность, да?

— Какая еще ревность? — Володя вспыхнул и отвернулся.

Тая придвинулась к нему и, заглядывая в лицо, торопливо заговорила:

— Это когда двое одну любят. Ну, вот ты и Снежков — оба любите маму. И у тебя ревность к нему. А этого не надо. Они теперь муж и жена.

— Так уж сразу…

— А ты что думал? — спросила Тая таким тоном, каким только взрослые говорят с маленькими. — Ты думал, что он тебе будет как отец, а маме твоей — никто?

Володя ничего не ответил, потому что так именно он и думал, а Тая продолжала все тем же «взрослым» тоном:

— А у них любовь еще с войны. Ты видел, как он нарисовал ее? «Любимая сестра Валя». Вот видишь — любимая. — Тая поднялась и пошла к двери. — Хороший он человек.

— Откуда ты знаешь?

— А мы уж познакомились. Шкуру эту вместе с ним расстилали. Ты спишь, а он говорит: «Проснется Володя и сразу на медведя встанет. От этого, — он говорит, — сразу сила прибавляется». Очень хороший человек.

И еще она сообщила, что мама ушла на работу в типографию, а Снежков вот уже целый час разговаривает с Еленой Карповной.

— И знаешь что: она вроде даже улыбается. Ты только подумай, это Еления-то!

СНЕЖКОВ ВХОДИТ В ДОМ

И в самом деле, Елена Карповна улыбалась. Грозная старуха Еления, про которую говорили, что она и себя-то любила один раз в год, улыбнулась Снежкову. Только-только познакомились, пяти минут не проговорили, а она уже с улыбкой разглядывала нового знакомого и, смягчая свой трубный голос, говорила:

— Мастер он был великий. Дерзкого ума человек и больше всего любил, когда люди кругом радуются. Вот и построил дом для веселой жизни…

Она водила Снежкова по всем комнатам чудесного дома и все рассказывала о необыкновенном мастере, построившем это чудо на радость и удивление людям. Володя ходил следом и слушал ее рассказы про Великого Мастера — своего деда, удивляясь необыкновенным словам, какими она украшала речь. Никогда еще не слыхивал он, чтобы Еления так говорила с кем-нибудь.

Он мог бы и сам показать Снежкову свой дом, который с этого дня становился и домом Снежкова. «Нашим» домом. Мог бы, но так рассказать он никогда бы не сумел. Да и не знал всего того, что сейчас услыхал от Елены Карповны. Никому она ничего такого не рассказывала, даже Ваонычу — своему собственному сыну.

И никому она так не улыбалась. Снежков — необыкновенный человек. Володя это сразу понял и гордился тем, что это он разыскал и привез его.

— В таком доме нельзя жить просто так, — сказал Снежков.

— Вот и я тоже говорю, — подхватила Еления, — грешно жить в таком доме. Так разве меня кто слушает?..

— Послушают, — пригрозил Снежков. — Заставим.

— Мой сын, вы, конечно, знаете его, раньше тоже говорил, что здесь должен быть организован музей народного творчества, а сейчас ничего не говорит. Что у него на уме — не знаю.

Это она проговорила полным голосом, и Володе показалось, будто цветные стекла галереи вздрогнули и зазвенели, как от удара грома.

По лестнице с точеными перилами поднялись на вершицу — в мастерскую, и снова Володя услыхал приглушенный голос Елении:

— Здесь он работал. Резал дерево. Удивительные вещи делал. Руки у него были сильные, жилистые и в то же время нежные, как у девушки. Все его работы в музее на сохранении. А одну я выпросила. Он все смеялся: «Зачем тебе, в сундук свой запрешь…» А потом, когда я уж и ждать отчаялась, сам принес. На радость свою, что внук родился, Володимир. Все свое земное он внуку завещал. Теперь он всему хозяин.

Это Володя уже слыхал от Елении, но вдруг она сообщила:

— И я тоже все свое ему завещаю, Володимиру Вечканову, внуку Великого Мастера.

— Это здорово! — воскликнул Снежков и добавил: — Я хочу сказать — грандиозно.

— Не надо смеяться.