Океан Бурь. Книга вторая

Ваоныч кивнул головой, приветствуя хозяев обреченного дома, криво приподнял одно плечо, криво усмехнулся. Чингис-хан? Ну что же. Мать и не так еще называла его, особенно когда он женился на своей «пигалице» и начал рисовать такие картины, в которых, как опять-таки говорила мать, «нет ни красоты, ни радости».

Разглядывая Ваоныча, Володя подумал, что за последнее время тот пожелтел лицом, густые волосы его поредели и еще больше распушились. Большеголовый, сухонький, он по-прежнему походил на гвоздик, но только уже бывший в употреблении, слегка погнутый и тронутый ржавчиной.

— Я только и сказал, что есть проект застройки вашего района…

— Да знаем мы это, — отмахнулась мама. — Старый проект.

— Недоумки ваши проектировали, такие же, как и ты, — сказала Елена Карповна, — не выйдет у вас ничего.

— Вы надеетесь на Снежкова? — спросил Ваоныч.

— Да, и на него, — ответила мама.

А Еления добавила:

— Кроме того, существует Общество охраны памятников.

— Ты хочешь сказать, памятников старины. Но, насколько нам всем известно, этот дом построен не очень давно. В наше время.

— По твоему, в наше время не создается ничего достойного сохранения на долгие времена? Противно тебя слушать, — бушевала Еления.

— Нет, я этого не думаю, — оправдывался Ваоныч. — И ты прекрасно знаешь, что я выступил в защиту этого дома, но у меня ничего не вышло. Может быть, Снежков…

— Вот именно! Снежков — это имя, а ты пока что — фамилия!

— Может быть… — обиделся Ваоныч. — Все может быть. Да…

И Еления тоже повторила:

— Да. И нечего обижаться. Ты хорошо начал, но так ничего и не создал. Все возглавлял да заседал. Так что фамилия твоя всем известна. И в телефонной книге записана. А имени нету. Уж не обессудь.

Этот разговор насторожил Володю: Снежков, оказывается, совсем не фамилия, а имя, и это, кажется, очень хорошо. А то, что у Ваоныча не оказалось имени, это не совсем понятно. Надо будет спросить у мамы, как это получилось.

Елена Карповна поднялась на крыльцо:

— Говорить-то мне с тобой неохота. — Ушла, не попрощавшись и даже не взглянула на сына.

И Ваоныч тоже не оглянулся и ничего не сказал матери, сидел и смотрел, как алое солнце погружается за далекие леса, выкидывая в посветлевшее небо остатки своих золотых стрел. Присаживаясь напротив Ваоныча, мама проговорила:

— Наш дом никому не дадим тронуть.

И Володя сейчас же поддержал ее:

— Да. Лучше и не думайте.

— А ты бы не вмешивался, когда старшие разговаривают, — сказала мама не очень строго и сама тут же подумала, что говорить этого совсем не надо. Давно уже Володя во все вмешивается и не безуспешно. Самым своим рождением он изменил всю ее жизнь. Как бы она жила без него? Чем бы жила? Какими заботами и для чего? Она всегда говорила ему: «Нас на свете двое, и мы должны так жить, чтобы никто нас ни в чем плохом упрекнуть не посмел». И она всегда думала: «А что я скажу сыну, если я что-то сделаю не так?» Вот и теперь он снова вмешался в ее жизнь, и как замечательно вмешался, отыскав Снежкова.

А этот дом. Он не только его собственность (об этом она приучила его совсем не думать). Дом — произведение искусства. И если не он будет за него бороться, то кто же?

И она на мгновение прижала к себе сына, нежно прошептав:

— Иди домой, я сейчас приду к тебе.

Когда Володя ушел, Ваоныч спросил:

— Это значит, что теперь вы счастливы?

— Да, и очень.

— Нашли то, что искали…

— Не очень-то я искала, — созналась она и, чтобы он не подумал, будто счастье само свалилось к ней в руки, добавила: — Просто я очень ждала. А как вы живете?

Он долго молчал, прежде чем сообщить:

— И я бы мог быть счастлив…

— Не знаю, о чем вы говорите…

— Знаете.

Конечно, она знала: лет десять тому назад он объяснился ей в любви. Но это было так давно, что пора бы и забыть. А он, оказывается, не только помнит, но и ворошит прошлое, вздыхая при этом. Она не удержалась и рассмеялась.

— Простите. Но этого бы никогда не могло быть…

— Да, я знаю. — Ваоныч поднялся. — Зачем я все это говорю, если мои слова только раздражают всех.

— Да, лучше не надо. Ни говорить, ни вспоминать. Все это лишнее.

— Понятно. Если человек говорит неприятное, то его считают лишним.

— Не его, а то, что он говорит.

— Это все равно. Мать уже сказала, что я сам себе поперек горла встал.

На это она ничего не ответила. Ваоныч засунул руки в карманы и поднял плечи.

— Прощайте…

Он исчез за темной калиткой, и сейчас же из коридора выплыла тонкая фигура. Тетка, Александра Яновна.

— Валечка, ужинать будете? — Оглянулась на калитку и проворчала: — Присватывается. И чего это он такой памятливый? А вы теперь мужняя жена. Как же это он?..

Мама встала и по ступенькам прошла мимо тетки, ничего ей не сказав.

Глава шестая

КРАСОТА И ЛЮБОВЬ

Стирая с лица грим королевы, Тамара говорила:

— Когда я работаю на лошади, я не могу делать злое лицо. Не могу, и все…

Ее большие светлые глаза влажно блеснули, так, что Васька подумал, что сейчас она заплачет, хотя плачущей он никогда ее еще не видел. И веселой тоже. Казалось, она все еще продолжает играть королеву, которой наскучило жить среди тупоумных нетопырей.