Океан веры

Светская культура — продолжение церковной. Собственно, «культура» — понятие всеобъемлющее. Все, что не природа — все культура. Приходя в Церковь, соприкасаешься с первоисточником. Культура перестает быть идолом. Начинаешь иначе мыслить, иначе чувствовать, иначе говорить. Все меняется. То есть — да, открывается иная красота, точнее — иное измерение красоты. Красота одухотворяется. Но наша жизнь — это вдох и выдох, восхождение и снисхождение. Время бросать камни, и время их собирать. Но уже по-новому и другие (хотя и те же). Например, я несколько лет после воцерковления не мог писать стихи, потом это вернулось, потом я снова замолчал, снова записал. Здесь все индивидуально. Кто-то оставляет все, что имел и идет за Христом налегке, кто-то не может сделать этого сразу, кто-то — вообще. И в каждом случае нужен индивидуальный подход. Важно, чтобы искусство было в конечном счете созидательным, а не разрушительным, хотя в этой области все настолько неуловимо, часто — двусмысленно, да и отношение наше к одним и тем же произведеньям изменчиво, как изменчивы и мы сами. Есть, например, икона, церковная архитектура, богослужебные тексты — здесь все подчинено канону (свободе внутри канона, говоря словами отца Павла Флоренского). Но есть и светская литература, музыка, изобразительное искусство — все это выполняет свою важную функцию. Это как монашеский и рыцарский путь (второй, увы, прочно забыт с некоторых пор). Церковь не стесняет свободу художника, ее задача — спасти человека, открыть ему Христа-Спасителя. А выбор человек делает сам и как он его делает, каким образом — все это тоже достаточно таинственно. Тем более, когда речь о художнике. В этом вопросе церковному сознанию еще предстоит разобраться. Запрета на искусство нет, да и не может быть, хотя есть запрет на изготовление порнографии и это правильно: искусство не должно развращать. Но порнография и не ставит перед собой художественных задач, а потому она и не искусство. Во всяком случае — не искусство в традиционном понимании. Потом, одно дело — искусство классическое, другое — сегодняшнее. Во всем этом воцерковляющемуся художнику предстоит разобраться для себя, и это, конечно, непросто. Если говорить обо мне, то я все время пишу — если не стихи, то эссеистику, тексты для моей авторской радиопрограммы. Все это, надеюсь, не уводит меня от Христа. Хотя это всегда поиск, всегда попытка ответить на какие-то вопросы, возникающие передо мной. Это не подгонка под заранее известный результат. Особенно, что касается стихов, приходящих не так уж часто, зато — как «лихорадка» (по замечанию Ахматовой). Стихи срывают двери с петель, ведут куда не хочешь. Для меня это не стихотворные иллюстрации известных благочестивых мыслей и мыслей вообще, в них я всеми силами избегаю проповеди — это другой жанр. В общем, что-то, так или иначе, все время пишется и именно с Божьей помощью, без которой все просто не состоится, пойдет в мусорную корзину (или виртуальную — в компьютере). Для меня это — продолжение священнического служения (простите за пафосность), смена регистров, и я не представляю себе одного без другого. При всей сложности такого расклада.

^{Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего Небесного (Мф. 5, 44–45)}

^{«Божественная комедия» Данте — уникальный образец сплава богословия и поэзии}

Вопрос

Творчество во все времена казалось отражением молитвы, сестрой молитвы. И сейчас это сохраняется. Но верно ни ли художник понимает, что есть молитва? Нет ли подмены живого языка сердца — куцыми жалобами? И обращена ли эта творческая молитва ко Христу?

Ответ