Читаем Океан времени полностью

Океан времени

Рано мы похоронили Блока,Самого достойного из нас,Менестреля, скептика, пророкаВыручил бы голос или глас…А его лиловые стихииС ней и с Ней (увы, «она» былаОтвлеченной) и любовь к России,Даже и такая, не спасла…Разве «та, кого любил ты много»…Но молчу, не надо эпилога.Жаль поэта! Он-то заслужилМенее мучительной кончины…Некто выбивается из силВ тридцать лет без видимой причины.И тогда, кто знает почему,Что-то вроде медленной расплатыВыпадет на долю одному,А другому, худшему, — вожатый,Чтобы поднимался вновь и вновь,Чтобы высветлить пытался кровь.

Поступление Оцупа в «Цех поэтов» означало полное признание его как молодого, но уже талантливого поэта. В «Дневнике в стихах» он не без ностальгии вспомнит свое упоение

В дни, когда я в петербургский кругМастеров пера входил поэтом.

За это время он публиковался в журнале «Дом искусств», в альманахах издательства «Цеха поэтов», и ему посчастливилось выпустить в том же издательстве свой сборник «Град», изданный тиражом в тысячу экземпляров и вышедший в 1922 году. Он переиздал его в Берлине в 1923 году без существенных изменений.

Стихотворения, включенные в сборник, охватывают период 1918–1921 годов, расположены без хронологической последовательности, причем не все датированы. Самое удачное из всех, вообще маленький шедевр первой поэтической книги Оцупа, — «Теплое сердце брата укусили свинцовые осы…» посвящено смерти Гумилева. Стихотворение датировано 30 августа 1921 года. Заключительное и особенно значительное по содержанию, чуть ли не программное, стихотворение «В деревне» восходит к 1918 году. Оно как бы противостоит, в качестве обобщающего символа, всему сборнику в целом с его названием. Тревожному «Граду», кипящему страстями и буйной стихийностью, противопоставляется «Деревня», где как бы само время остановилось, точно и не было еще революции:

… найдется дажеАббат с непостоянством роялиста,Принявший облик русского попа.

Но один этот исторический намек на французскую революцию дает понять, что она бродит и здесь поблизости, с ее неизменной спутницей — контрреволюцией.

В воспоминанье французских строчекЯ даже место нахожу свое —Поэта — зрителя и мещанина,Спасающего свой живот от смерти,И прохожу в избу к блинам овсянымКрестьянина — вандейского потомка.

Сборник, бесспорно, отличается некоторой зависимостью от тогдашней художнической среды. В нем ощущается влияние и Кузмина, и Северянина, и даже кое-где футуризма, которого, впрочем, он не любил:

И часто в дождь и ветр средь вянущих болотС глазами жадными, раскрыв широкий рот,Моя душа сидит коричневою жабой.

Элементы автопародии явно восходят к А. Белому (например, в стихотворении Оцупа «Я приснился себе медведем…»). Сквозная идея книги — невозможность возврата старого и одновременно отстаивание права собственной личности на самостоятельную жизнь:

Уже три дня я ничего не помнюО городе и об эпохе нашей,Которая покажется, наверно,Историку восторженному эройВеликих преступлений и геройств.Я весь во власти новых обаяний,Открытых мне медлительным движениемНа пахоте навозного жука.И проснулся вновь настоящим.Но подумал, строгий и гордый:То далекой памяти мореМне послало терпкие волны.Разрывая тела и морды,Море памяти мне отворитНастоящее счастье жизни.

Здесь мироощущение Оцупа близко к линии, проводимой тогдашним Мандельштамом. Романтическое сочетание чувства трагизма эпохи и жизнеутверждающей силы навеяно и поздними стихами Гумилева.

Перейти на страницу: