Океан. Выпуск двенадцатый

Семен бросился к шлюпкам. На палубе уже мелькали людские тени в зыбком свете иллюминаторов. Суетился старший помощник, отдавая команды. Матросы, кочегары, машинисты торопливо расчехляли шлюпки, распутывали тали.

Сквозь клочья тумана в красноватом свете левого отличительного огня неподалеку от судна обозначилась каменная стена.

— Лестницы! — крикнул кто-то.

Прибежали с лестницами, принесли одеяла, побросали все в шлюпку, которая со скрипом ползла вдоль борта вниз, к черной воде.

Приняв всех людей, шлюпка отвалила от парохода. На каменный выступ, к которому она подошла, пришлось карабкаться по одному по приставленной к скале лестнице. Семен, взобравшись на выступ, оглянулся. Мерцали неподалеку огоньки «Архангельска». Люди, негромко переговариваясь, передавали наверх одеяла, анкерки с водой, устраивались на каменистом выступе, на ощупь выбирая место.

Семена пробирал озноб, подрагивали руки. Так же он чувствовал себя во время крушения «Алексея». И хоть не было явной угрозы для жизни, но всегда не по себе моряку, сжившемуся с судном, видеть его гибель. Будто близкий человек уходил из жизни на глазах.

На рассвете озябшие люди услышали скрежет, визг и грохот металла. Увидали, как кормовая часть судна, в отлив нависшая над водой, стала отламываться и вскоре ушла ко дну, оставив на вспененной поверхности моря доски, бочки, брусья. Долго бурлила вода, посеревшая от поднятой мути.

К обеду ушла на дно оставшаяся часть парохода. Когда разнесло туман, увидали неподалеку утесистый берег. Развели дымный костер. Вскоре к островку подошло лоцманское судно.

Шкипер-норвежец, сокрушаясь по поводу погибшего судна, сообщил в утешение, что русским повезло: их пароход напоролся на Макрельбуэн и продержался на плаву три часа, а вот английское судно, капитан которого плавает в этих водах уже двадцать лет, в ту же ночь вылетело на камни тоже здесь, недалеко, менее удачно — погибла половина команды…

От этих воспоминаний Семен невольно поежился. Еще бы — то крушение было почище семиостровского, когда первый пароход Крыжова — «Великий князь Алексей» — напоролся на камни неподалеку от становища. Тогда был день, берег рядом. Пароход вскоре окружили десятки шняк, команду сняли, а потом еще неделю снимали с парохода все, что уцелело, и перевозили на берег. С гибелью судна распалось и Беломорское купеческое пароходство.

— Небось наплавался на «чуде морском», к нам возвернешься? — спросили тогда друзья-поморы Семена Крыжова.

— Не, — ответил тот. — Хотя и не легше тамо, а все попривык уж. Ежели примут опять куда на пароход — пойду.

Семена приняли на «Архангельск», пароход нового Архангельско-Мурманского срочного пароходства. Новое товарищество основали столичные капиталисты. Ходили слухи, что в паях с ними состоял и сам царь. Но Семену-то было все равно.

По душе пришлось ему стоять на руле, видеть, как повинуется пароход: куда крутанешь штурвал, туда судно и поворачивает. Семен очень старался. Не жалея себя, весь в поту, он резво накручивал большое тяжелое колесо влево-вправо, удерживая пароход на курсе. Видя усердие Семена, старший помощник капитана все чаще ставил Крыжова к рулю, пока не определил его рулевым окончательно.

Этот новый «Архангельск» плыл сейчас в тех же водах, где погиб его тезка. Товарищество купило его в Англии через год после катастрофы, и был он вдвое больше. Крыжову нравился новый пароход. И руля он слушался лучше.

Семен любил ночные вахты, в эти часы он уносился мыслями в минувшее. Воспоминания Крыжов любил больше приятные, не такие, что пришли к нему с полчаса назад. Встреч всяких за годы плаваний немало было. И с людьми, и с местами новыми. Особенно запомнилась Семену первая его встреча с Матицей, или, как ее называли по-новому, по-научному, с Новой Землей. Сейчас она вновь пришла почему-то на память. Быть может, потому, что Семен, желая поглядеть, сколько осталось до конца вахты, достал из кармана куртки свои часы. Памятные часы.

…Пароход тогда болтало от самого Архангельска четыре дня и четыре ночи. Необычно ветрено для августовской поры было на море. Качать перестало лишь перед входом в Мало-Кармакульскую бухту, когда высокие берега Новой Земли надвинулись от горизонта почти до середины мачты, если глядеть из рубки, и преградили путь восточным ветрам.

В рубке, кроме Семена, был еще капитан, Евграф Иванович Замятин, полноватый высокий мужчина лет пятидесяти, с русыми усами. Он стоял у лобового иллюминатора, широко расставив ноги, обутые в поморские сапоги, и рассматривал в бинокль берег. Евграф Иванович молчал. Лишь изредка отдавал рулевому ту или иную команду.

В дверь рубки постучали. Вошел пассажир, средних лет господин в темно-зеленом пальто с черным бархатным воротничком и в зеленом походном картузе с высокой тульей. Он извинился и попросил у капитана позволения поглядеть, как пароход будет входить в бухту.

— Милости прошу, господин Рогожцев, — сказал, обернувшись, капитан и указал рукой место неподалеку от себя.