Океан

— Естественно… Они плохо нас знают, — согласился Абелай Пердомо. — Однако и мы их плохо знаем. Один Бог ведает, на что они способны. — Он сделал паузу. — Этот человек, что называет себя Дамианом Сентено, выглядит настоящим мерзавцем… Одним из тех, кто во время войны глумился на площадях над красными, словно речь шла о быках на арене. А ведь все это было недавно. Совсем недавно!

— Прошло десть лет.

— Для некоторых этих десяти лет не было. Война для них никогда не кончится. И дон Матиас, должно быть, один из таких людей. — Он замолчал на несколько мгновений, словно стыдясь того, что должен был сказать. — Я трижды пытался встретиться с ним, хотел рассказать правду о случившемся и объяснить, что Асдрубаль готов повиниться, если только над ним учинят справедливый суд. Однако он отказался принять меня. Велел передать, что подобные вещи словами не решаются.

— Естественно, не решаются, — согласилась Аурелия, прекратив на мгновение вытирать посуду и пристально посмотрев на мужа. — А что тут может решиться? Его сын мертв, и никто не сможет вернуть его к жизни. Я его понимаю. Я бы такого не перенесла, хотя у меня есть другие дети, а у него нет. Должно пройти время, и немало.

— Дон Матиас не тот человек, которого время сделает мягче, — возразил ей Абелай. — Скорее оно его уничтожит, сгрызет, как голодный пес кость. Оно растерзает его душу, и от этой боли он лишь сильнее разозлится. Такое часто происходит с людьми с материка: морской ветер не уносит их дурных мыслей. Они прячутся в себя, словно черепахи в свой панцирь, и позволяют страданиям грызть себя изнутри.

— Я и сама с материка, — напомнила ему жена. — Лагунера[8], помнишь? Но я никогда не вела себя подобным образом.

— С материка? — весело улыбнулся муж. — Ты полжизни провела в этом доме, на самом берегу моря. Ты пропахла смолой и родила двух сыновей-рыбаков и дочь, которая проводит больше времени промокшей, чем сухой. С материка, скажешь тоже! Видать, океанскими ветрами тебе выдуло последние воспоминания. Скажи, сколько времени прошло с тех пор, как ты последний раз видела проливной дождь, такой, который каждый вечер идет в Ла-Лагуне?

— С тех пор, как родилась дочь.

— Шестнадцать лет уже, ты понимаешь? Мы здесь живем совсем другой жизнью, война прошла мимо нас. Войны — дело людей с материка. Нас же, людей моря, больше заботят рыбная ловля, предстоящий шторм или возможный штиль, когда обвисают паруса. Океан огромен. Никто не может его измерить. Никто не может завладеть ни единой его частицей, ибо он не признает хозяев, а тот, кто ставит на нем свою отметку, рано или поздно оказывается в пучине. Поэтому мы, когда все-таки уходим на войну, делаем это по приказу людей с материка.

— И как же все это связано с нашим Асдрубалем?

— Люди с материка не меняются, они остались такими же, какими были во время войны. Дон Матиас думает, что смерть его сына принесла в наш дом радость. Он также считает, что мы были бы рады завладеть его деньгами и виноградниками. Богатые люди, как правило, живут в придуманном мире, полагая, что мы спим и видим, как бы только урвать часть их богатства. Да на кой черт мне их земля?! Мне ненавистна сама мысль о том, что я могу быть хозяином клочка земли! По мне, так я бы все время спал в море.

Абелай Пердомо был человеком немногословным, однако в тот день он твердо вознамерился излить душу. Жена была единственным человеком, кто мог его разговорить, однако его угрюмость являлась следствием не дурного характера, а природной стеснительности простого человека, едва научившегося выводить свое имя на бумаге.

Во времена детства Абелая на Плайа-Бланка была всего лишь дюжина домов, разбросанных вдоль берега с подветренной стороны. Умение читать здесь почиталось за небывалую, сравнимую со сверхъестественной способность. Ни один юноша на острове не мог себе позволить роскоши отправиться в школу, потому что сразу же, как только мальчик вставал на ноги, он отправлялся в море помогать взрослым добывать пропитание.

Абелай помнил так ясно, словно это произошло вчера, как ему сообщили о приезде на Фемес учительницы из Тенерифе и как он чуть не лишился чувств, а баркас показался, как никогда, тяжелым, когда он увидел ее на пляже, читавшей под утренним воскресным солнцем газету, бесстыдно выставившей свои загорелые ноги.

Почти целых четыре месяца он не осмеливался произнести при ней и полудесятка осмысленных слов, и даже после стольких лет совместной жизни он иногда задавался вопросом, почему эта женщина, которая знала мир и могла бы выбрать себе мужчину под стать, посвятила свою жизнь именно ему.

Первое, что она сделала на этой земле, полюбила его, родила ему троих детей и занялась домом, а между делом научила его держать карандаш, распознавать буквы и говорить как нормальный человек, а не морское чудовище, только что выбравшееся из подводной пещеры.

— Мир — это не только рыба, ветер и снасти, — сказала она ему в тот момент, когда он в очередной раз не отваживался прикоснуться к ее руке, казавшейся ему игрушечной. — И ты должен понять это.