Я сидел заколдованный.Вся душа дрожала в пении.Говорят, что пляска есть молитва,Говорят, что просто есть круженье,Может быть, молитва или битва,Разных чувств движенье — отраженье.Говорят… Сказал когда-то кто-то:Пляшешь, — так окончена забота.Говорят… Но говорят,Что дурман есть тонкий яд,И коль пляшут мне Испанки,Счастливь я.И коль пляшут богоданки,Девы, жены-Самоанки,Тут — змея. Вся хотение. Вперед.Вся томленье. Воздух бьет.Убегает. Улетает.Отдается. Упадает.Вся движением поетПтицы раненой полет. Ближе, ближе. Вот смеется.Ниже, ниже. Отдается.Убеганьям кончен счет.Я — змея.Чет и нечет. Нечет, четь.Я — твоя.Позднее, когда на диком побережьи Новой Гвинеи, в этом последнем оплоте замкнутой обособленности, возле свайных построек, я был окружен толпой Папуасов и Папуасок, умеющих радоваться на каждую минуту жизни, в ослепительном солнечном свете я видел все лица и предметы окаймленными золотой дымкой, а в ночной темноте, при неверном свете первобытного факела, мне было легко о чем-то шептаться с причудливой маленькой Папуаской. И я подумал, какое это счастье, что есть еще страны, где каждый миг может быть, как сияющий кристалл в Океанической оправе Вечности, но из всех видений, мною увиденных, я люблю более всего органное пение коралловых морей и отрешенную тишину золотого Самоа.
Но вот, нужно оторваться от драгоценного бокала, наполненного золотистою влагой счастья. Меня звал далекий голос, через моря, вернуться к родным местам. И снова путь. Я уплываю. Сейчас, вот сейчас нужно взойти на корабль. И красивая, нежная, юная Самоанка внезапно подошла ко мне и подарила мне ветку от Древа Грусти, а я сохранил ее в звенящих строках.
На прибрежьи, в ярком свете,Подошла ко мне она,Прямо, близко, как Весна,Как подходят к детям дети.Как скользит к волне волна,Как проходить в нежном светеНоволунная Луна. Подошла и не спросила,Не сказала ничего,Но внушающая сила, —Луч, до сердца моего, —Приходила, уходилаИ меня оповестила,Что, слиянные огнем,Вот, мы оба вместе в нем. «Как зовут тебя, скажи мне?»Я доверчиво спросил.И горя во вспевном гимне,Вал прибрежье оросил.Как просыпанное просо,Бисер, нитка жемчугов, —Смех, смешинки, смех без слов,И ответ на всклик вопроса,Слово нежной юной: «Тосо!» Самоанское: «Вернись!»Имя — облик — имя жало.Звезды много раз зажглись,Все ж, как сердце задрожало,Слыша имя юной, тойПо-июньски золотой,Так дрожит оно донынеВ этой срывчатой пустынеНекончающихся дней,И поет, грустя о ней. В волосах у юной веткаС голубым была огнем,Цветик с цветиком, как сеткаСиних пчел, сплетенных сном.Тосо ветку отдала мне,Я колечко ей надел.Шел прилив, играл на камне,Стаи рыб, как стаи стрел,Уносились в свой предел. Эта ветка голубая, —Древо Грусти — имя ей,Там, где грусть лишь гостья дней,Там, где Солнце, засыпая,Не роняет на утесБледных рос, и в сердце слез,Там, где Бездна голубаяЗолотым велела быть,Чтобы солнечно любить.К. Бальмонт
В ТИХОМ ОКЕАНЕ
1. Тишь