Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы

А боцман лежал, вытянувшись между торпедными аппаратами, и чья-то рука уже закинула его брезентом. Сережка встал на колени и открыл лицо старшины. Тарас Григорьевич был как живой, только нос у него по-мертвецки заострился, а глаза, прикрытые тяжелыми веками, казалось, все еще смотрят вдаль. «Сынок, взгляни, что-то грудь жжет», – вспомнил Сережка и, сдержав слезы, закрыл боцмана брезентом.

– Веди катер, – сказали ему, – больше некому…

Мотористы дали ход.

Внутри катера раздался настойчивый стук. Пришел Ромась, держа в зубах ленты бескозырки, чтобы ее не сорвало ветром.

– Поди успокой оберста, – сказал он, – а я постою за рулем…

* * *

Когда к Никольскому вернулось сознание, он в первую очередь вызвал к себе Сережку.

– Это ты, боцман? – спросил он, чуть повернув голову к двери.

Сережка шагнул к койке:

– Вы ошиблись, Глеб Павлович. Это я, Рябинин.

– Ты будешь хороший боцман, – улыбнулся Никольский. – А я вызвал тебя вот зачем: когда подойдем к пирсу, доложи контр-адмиралу обо всем, а я… я не могу сегодня…

– Есть! – ответил Сергей.

Никольский закрыл глаза, долго лежал молча.

Потом спросил:

– Где идем?

– Проходим мыс Цып-Наволок.

– Катер сумеешь ввести в гавань? – спросил лейтенант.

– Сумею. Сделаю все, как вы учили.

– Дай воды.

Стуча зубами по железному ободку кружки, офицер напился и в знак благодарности коснулся руки юнги.

– Ты, Сергей, мне нравишься, – сказал он.

Сережка смутился:

– Я, товарищ лейтенант, не делаю ничего особенного.

– Это верно. – Никольский улыбнулся усталой улыбкой. – Все у тебя получается очень просто и… как-то очень хорошо, мой милый…

Вскоре «Палешанин» миновал остров Кильдин и, рыча приглушенными моторами, вошел в Кольский залив. Чайки летели навстречу, волны сделались глаже и слабее. По обоим бортам поплыли скалистые берега. Разворот – и катер входит в узкий каменистый рукав гавани…

– Ромась, садись за пулемет! – говорит Сережка, уводя катер от разрушительных бурунов.

Затянутая сизым дымком гавань неожиданно открывается за поворотом, плотно заставленная кораблями. Сережка видит на причале сутуловатую фигуру контр-адмирала и направляет катер прямо к нему, вводя «Палешанин» между бортами кораблей.

Рев моторов внезапно стихает, и тогда над гаванью наступает тишина, прерываемая только криками чаек да плеском воды о камни. Быстро ставится трап. Сережка дует в свисток, отдавая команду «смирно», а сам начинает подниматься на причал.

Санитары уже выносят из рубки катера Никольского. Носилки, покачиваясь, плывут вдоль причала. Контр-адмирал движением руки останавливает их и подходит к раненому лейтенанту.

– Поздравляю вас, – говорит он, – с присвоением вам внеочередного звания старшего лейтенанта…

Потом оборачивается к Сережке и, резко поднося ладонь к виску, пристально смотрит на юношу. Притихшая гавань ждет. Кажется, что смолкает даже плеск воды, чайки и те кричат реже. Сережка стоит на мокрых досках причала уверенно и прямо.

– Товарищ Рябинин, за отличные боевые действия и привод катера в базу выношу вам благодарность и представляю вас к ордену Отечественной войны первой степени.

И над причалами, над морем, над заснеженными вершинами сопок разносится звонкий юношеский голос:

– Служу Советскому Союзу!..

Оглушительный прибой набрасывается на берег, чайки с громкими криками взмывают в небо.

На краю земли

И чего только не пережгла в себе за эти годы маленькая фронтовая печурка!.. Дымно горел в ней серебряный ягель; накалялась она докрасна от жарко пылавших снарядных ящиков; после боев и атак тлели в ней окровавленные бинты; даже истоптанные по камням, негодные сапоги и те бросали в печурку, только бы не умер огонь!..

Плохо солдату Семушкину, когда нет в землянке огня. Хоть и весна не за горами, а дыхание мороза еще обжигает через щели бревен, инеем покрывается пропотелый полушубок; захочет напиться Семушкин, а в котелке уже лед.

– Ну и климат, черт его побрал! – И штыком долбит солдат лед, чтобы добраться до воды.

Выйдет из землянки – тихо светят крупные яркие звезды. Ветер с шорохом переносит с места на место сыпучие полярные снега. Где-то далеко-далеко плавно ухнет, набежав волной на берег, штормовой океан. И снова – тишина, настороженная фронтовая тишина, в которой пробивается шум горной реки, посвистывает в тесных ущельях ветер да изредка провоет за сопкой голодный волк.

Вернется Семушкин в землянку, погреет руки над слабым пламенем коптилки и скажет:

– Чтой-то зябко, братцы!.. Или это мне кажется?

– Дровишек бы, – ответит другой.

– Да где их достать, – вздыхает третий, – коли тундра кругом – камень голый, дикий, неласковый!..

Однажды лежал Семушкин со своим приятелем Близоруковым в секрете. Изредка ночное безмолвие тундры раскалывал одинокий выстрел снайпера. Порою немецкий пулемет прорубал в ночи светлую строчку трассы. Это, видно, какой-нибудь егерь отпугивал от себя призраки крадущихся к нему разведчиков. А может, просто замерз и торопил свою смену.